– Чешир, Чешир, это Фарли. Я в Корнуолле. Накачался снотворным и к тому же пьян в стельку. Хочу ссствориться (в тот момент я так и не понял, что он хочет – раствориться или притвориться, да, честно говоря, и не мог представить Фарли за подобным занятием). Отправляюсь в дальнее плаванье. Ей меня не заполучить, с меня довольно. Сделаю все сам. Остановлюсь.
Тут у него кончились деньги, и поплыли короткие гудки. Затем он позвонил опять.
– Ключ посылаю по почте. Конверт без марки, так что будь дома. Старик, я тебя люблю. Завещание оформлено на тебя, на вас с Джерардом. Скажи Джерарду, что мне очень жаль. Вы моя семья, старик, семья.
Связь прервалась, а с нею, видимо, и жизнь Фарли.
Трудно быть человеком: далеко не всегда удается реагировать так, как хотелось бы. Удивительно, но даже в тот момент глубокого шока у меня хватило бездушия взбеситься, почему это Фарли говорит, как паршивый хиппи. В последнее время он вообще говорил как-то не так, но обращение «старик» меня просто достало. Интересно, подумал я, кто эта девушка, сумевшая довести его до «мечтательности», «старика» и самоубийства. За какую девушку вы лишили бы себя жизни? Ради какой девушки можно сказать «старик»? Меня слабо утешает то, что он умер, не успев опуститься до «братишки». Неужели девушка была способна завести его столь далеко? Отец моего друга покончил с собой из-за жены, но та имела обыкновение зимой разрезать в клочки его свитера и по утрам, когда он уходил на работу, обливала его ледяной водой. Для Фарли было тяжким испытанием убить на одну женщину целый вечер. Убить себя, как нам казалось, до смешного на него не похоже.
Трудно понять, что делать в подобных ситуациях, а еще труднее понять, что чувствовать. Такому нигде не учат, и, хотя я уже умел, понаблюдав за мастерами, играть по их нотам на скрипке эмоций, сочинять собственные пьесы был явно не готов. Делиться новостью с шефом мне не хотелось. Он из тех, кто сдвинут на работе, и, вероятно, ответил бы: «Не обращай внимания, дружище, наше дело – телевидение», и пошел дальше защищать справедливость и интересы несчастного, нашедшего в коробке с печеньем два сломанных.
Единственным человеком, у которого я мог спросить совета, была Лидия, поэтому немедленно набрал ее номер. Мне ответили, что она на совещании.
Не задумываясь, я выдал секретарше одну из моего богатого набора душещипательных историй, настоятельно требуя вызвать Лидию с совещания. Между нами говоря, девять из десяти подобных сборищ ничем не отличаются от обычного трепа с коллегами за жизнь. Секретарша сочувственно ахала, мялась, но тут я зашел с козыря, сообщив ей о смерти близкого друга, и она, шмыгая носом, побежала за Лидией. Вот чего понять не могу. Да, я сказал ей, что умер человек, которого она знать не знает, и этого оказалось достаточно, чтобы она прослезилась. Он был моим соседом по квартире, и то я не плакал, хотя вообще-то плачу легко. А ей, чтобы расстроиться, хватило одной мысли о том, что кому-то больно. Я не говорю, что это неправильно, просто не понимаю; хотя, возможно, именно благодаря таким, как она, процветают кампании по сбору средств на нужды детей. Должен признаться: когда я слышу, что в пользу детей-инвалидов собрано еще сколько-то тысяч фунтов, у меня возникают недостойные мысли. По-моему, правительство не должно допускать подобных акций без уведомления:
