– А что там происходит? – спросила Фелисити.
Талли не успела продолжить – с верхней площадки лестницы раздался голос, который заставил замолчать их обеих:
– …и тогда, дорогие, я поняла, что должна ехать сюда немедленно! Мне было совершенно ясно, что я могу потребоваться моим дорогим девочкам…
Прижимаясь к подолу Талли, тихо взвыл Брут. Фелисити хотелось взвыть за ним следом.
– Только, не говори мне…
– Она прибыла через пять минут после того, как ты ушла.
– Ну еще бы! Она понимала, что я ее не пущу в дом.
– Вполне возможно, – согласилась Талли. – Боюсь, что она приехала…
– Со всем этим? – Фелисити обвела рукой сундуки и картонки.
– Да, – сказала Талли и потащила ее к лестнице. Фелисити, горестно вздохнув, преодолела первые несколько ступеней.
– Герцогиня, – поспешила объяснить Талли, – я не смогла остановить ее. Она позвонила в дверь, и Пиппин открыла. Пиппин растерялась, и не успела я спуститься вниз, как она уже находилась в доме со своими сундуками и всем прочим.
– А ее свита?
Сестра понизила голос:
– Как ни странно, она прибыла только с Азизом и Надой.
– Только этого нам и не хватало, – прошептала Фелисити. Из комнаты сверху донесся запах пачулей и других благовоний, а снизу, из открывшейся двери, ворвалась струя морозного воздуха, заставившая ее взглянуть в ту сторону.
Там, посередине холла, стоял Тэтчер, наконец вошедший внутрь дома.
– Мисс Лэнгли, – произнес он.
При звуке его глубокого голоса у нее по спине пробежала дрожь.
– Не сейчас, мистер Тэтчер.
– Это она? – донесся голос из гостиной. – Это моя дорогая девочка?
Фелисити собралась с духом, приготовившись к неизбежному, и, словно приговоренная, преодолела последний марш лестницы.
– Да, это я, нянюшка Джамилла.
В гостиной было очень тепло, потому что Джамилла, очевидно, приказала пустить в ход весь их запас угля, Пиппин стояла за креслом тетушки Минти, положив руку на плечо старушки. Обе они выглядели так, словно их только что переехал почтовый дилижанс.
В каком-то смысле так оно и было.
Посередине гостиной стояла нянюшка Джамилла, которая короткое время присматривала за сестрами-близнецами, когда они жили при дворе Наполеона во время заключения мира 1801 года. Высокая и статная, эта женщина ни капельки не изменилась за все эти годы. Ее черные глаза по-прежнему горели, а великолепные черные волосы были искусно уложены под большой шляпой, украшенной перьями. В ее ушах сверкали длинные бриллиантовые серьги.
Щеки ее были капельку подрумянены, а губы тронуты помадой. Миндалевидные глаза были мастерски обведены черной краской для век, отчего она выглядела экзотично и неуместно, словно китайская ваза в домике фермера.
