- И до сих пор вы не помирились? - Кёвеш искренне удивился.
- Где там! Он ругает членов кооператива, на чем свет стоит. Насильники, мол, они и грабители, не заслуживают даже похорон по христианскому обряду. А сегодня вон
драку учинил, ты и сам слышал.
- Ну а этот Давид, как его по фамилии…
- Шайго.
- Да-да, Шайго. Он был членом кооператива или не был?
- И был, и не был. То вступит, то выйдет.
- Словом, в каких ты с ним был отношениях?
- В каких? Еще позавчера я влепил ему пару пощечин.
- Но мне ты не сказал об этом ни слова!
- К чему? Стыдно. Такими делами не хвастаются.
- Ну а как Гоор относится к внукам?
- Внуков старый Гоор теперь уже признает законными. Но меня видеть по-прежнему не желает.
Гудулич вдруг остановился и указал пальцем на противоположную сторону улицы:
- Вон он идет, взгляни.
Гоор, одетый во все черное, степенно шел по тротуару.
Гудулич и майор Кёвеш подождали, пока он пройдет, и последовали за ним.
- Нашу, с позволения сказать, усадьбу й ветер насквозь продувает, и глаз человеческий простреливает, все видно как на ладони.
Понурившись, Анна молча шла рядом со старшим лейтенантом Бурианом.
Они дошли до домика с одним окном на улицу, в котором жила Анна.
- Нашу, с позволения сказать, усадьбу и ветер насквозь продувает, и глаз человеческий простреливает, все видно как на ладони,- промолвила Анна, остановившись перед своим двором.- Я несколько раз собиралась обнести ее деревянным забором, но так и не собралась. Дорого, очень дорого.
Она протянула Буриану руку.
Лейтенант принял эту руку.
- А как же письмо? - спросил он.
- Какое письмо? Ах, да, конечно.
Медленным движением, словно раздумывая, как ей поступать дальше, Анна открыла калитку и впустила офицера во двор. В доме их встретила мать Анны. Став у двери, она смотрела, как дочь копается в комоде, а сопровождавший ее офицер, присев на край стула, внимательно оглядывает комнату.
«Хорошо, что я прибралась вовремя»,- подумала старушка.
- Что ты ищешь, Аннушка? - спросила она.
- Да тут, одно письмо.
Мать молча кивнула. Что спрашивать! Ведь если бы Анна хотела сказать, чье письмо она ищет, то сказала бы.
- Сколько вам лет, тетушка Тёре?
- Пятьдесят семь.
Гость ограничился кивком головы. Что можно ответить на такой вопрос и что сказать по поводу такого ответа? Ровным счетом ничего. «Да, время бежит», или: «Вам столько не дашь, тетушка Тёре», или: «Время никого не щадит»? Пустые слова. И в комнате снова воцаряется молчание.
- Что, никак не найдешь, дочка? - спрашивает, наконец, мать.
