Письмо, написанное Дороти Уэст
8 сентября на имя Джорджии Томсон
Дорогой Мирослав,
я даже не могу просить у вас извинения — я вела себя чрезвычайно глупо. От всей души надеюсь, что это не оскорбило вас. Теперь я понимаю, что вы, должно быть, очень страдаете, и, кажется, догадываюсь, по какой причине. Я спешу сказать вам, что вы напрасно сомневаетесь — вы можете мне довериться; без околичностей, без фокусов и т. д. Я даю вам слово, что, кем бы вы ни были и какие тайны ни скрывали, это не оттолкнёт меня от вас.
Ваша
Дороти Уэст
Письмо, полученное Дороти Уэст
9 сентября
Милая Дороти,
вы обещаете то, чего не знаете сами, как в старой славянской сказке. Если вы считаете, что я скрываю что-то от вас и не решаюсь вам довериться, то дело не во мне, а в вас. Вы видите и знаете всё, но не хотите верить. Страдаю ли я? Смотря что вы понимаете под страданием; опыт научил меня, что в вашей стране это понятие довольно бессодержательно. Но, если вам в самом деле дорога истина, какой бы она ни была — я жду вас завтра у себя дома в 7 часов вечера. Я предприму последнюю попытку объясниться с вами; если и она потерпит провал, вина будет не моя, а ваша — не пеняйте на меня.
Всегда ваш
Мирослав Э.
Из дневника Дороти Уэст
10 сентября 1913. Надо бы писать —11 числа. Время уже далеко за полночь, а я всё ещё сижу у себя в комнате при включенном электричестве, провалившись в кресло, и пытаюсь разобраться во всём том, что обрушилось на меня за прошедший день.
Итак, получив письмо от Мирослава, я долго не раздумывала. Если быть честной до конца, я предпочитала не думать вообще ни о чём. Все мои страхи, желания, вообще все чувства испарились куда-то; осталось только одно — желание, чтобы он наконец мне доверился и чтобы все недомолвки и театральные представления между нами кончились. Я почти автоматически натянула на себя поношенное шерстяное платье, то самое, в котором явилась к нему в первый раз, прикрыла лицо вуалью и поехала по уже знакомому маршруту. В этот раз я нарочно взяла с собой зонтик, зная, что стучать в дверь нечем.
Он открыл мне дверь сам — домработницы не было, либо он опередил её. На нём снова была домашняя куртка, которую я видела на нём тогда, — убогая роскошь неизвестной мне эпохи. Отступив назад и пропуская меня, он сказал:
— Добрый вечер. Я знал, что вы придёте.
Его голос звучал успокаивающе; он взял мою ладонь в свою горячую руку и бережно пожал её. Я откинула назад вуаль — от волнения я забыла сделать это раньше.
