— Смотрите! Началось.
К несчастью, фильм меня лишь огорчил. Возможно, очарование мопперовского слога слабо укладывается в язык кинематографа; а может быть, дело было в том, что музыка была невероятно плоха. Режиссёр зачем-то слил Тимоти и Альберта в одно лицо, а Элоиза вовсе исчезла из сюжета. Добрую половину фильма Тимоти метался из угла в угол, тараща глаза, Белинда заламывала руки, а Мирослав-боярин в лице Имре Микеша потрясал кулаками и хватал за горло то одного, то другого из персонажей картины. Настоящий Имре Микеш за столиком исписал несколько десятков листков автографами, ослабил бабочку и нет-нет да и проскальзывал рукой за пазуху, где скрывалась фляжка, содержавшая явно не прохладительное. Зрители, однако, глазели на экран, затаив дыхание. Я искоса поглядела на Мирослава справа от меня — другого, не кинематографического. Он сидел, откинувшись на спинку стула и скрестив руки на груди, и губы его кривились от сдерживаемого смеха.
— Какая безвкусица, — шепнула я. Он расцепил руки и как-то очень целомудренно коснулся моего плеча; в луче кинопроектора задрожали блики на белках его глаз. Почему-то мне показалось, что он хорошо видит моё лицо в темноте.
— Каждый творит в меру своего разумения. Не отнимать же у бедняги Беркли кусок хлеба изо рта.
Тут на экране, обрамлённая белой завитушкой, появилась знаменитая реплика Мирослава, столько раз к месту и не к месту цитированная в печати и в светских беседах: «Вы ещё придёте ко мне пить чай». Публика взорвалась овациями. Фред Беркли принял неописуемо самодовольный вид, и тут-то Мирослав Эминович рассмеялся. Его смеха не услышали за громом аплодисментов; лишь я повернулась в его сторону и увидела, что он, придерживая на шее кашне, заходится от хохота.
Фильм так утомил меня, — а ведь ещё и фейерверки не переставали громыхать, — что я почувствовала неодолимое желание уйти сразу после окончания. Мы шли с Мирославом по траве полутёмного парка, благоразумно выбрав путь, лежавший в стороне от розария. Я словно заразилась от него душившим меня смехом; стиснув его запястье, я повторяла:
— «Придёте ко мне пить чай»! Неподражаемый Имре Микеш!
Если бы он меня сейчас поцеловал, я бы не удивилась — я скорее ждала этого, ведь в такой обстановке и происходят поцелуи. Но он не делал никаких попыток в этом направлении и только поддерживал меня под руку, чтобы я не споткнулась. Наконец мы выбрались на твёрдую велосипедную дорожку у внешнего края парка. Остановившись, Мирослав взял меня за обе руки. Свет электрического фонаря лежал на его лице.
