И управляющий отверг! Он отказался от дара, как это сделал бы любой из нас.
— Спасибо, хозяин, — с виноватым видом произнес он, — но у меня жена и трое ребятишек!
— Конечно, первым делом надо проверить состав жидкости, сказал опытный химик, — но на себе я его проверять не стану.
— Дадим попробовать Боккаччо! — предложил я.
Я уже давно наблюдал за собакой — что-то мне не нравилось ее поведение. Высунув язык, она жадно следила за движениями наших рук.
— Ладно! — согласился дядя. — Боккаччо не трус — не то что вы!
Он поставил на пол миску и до половины наполнил ее таинственной жидкостью. К нашему удивлению, Боккаччо тотчас бросился к миске и алчно начал выхлебывать содержимое длинным, влажным языком. Вылакав миску до дна, он вдруг повалился на бок, выпучил глаза и завыл — протяжно, жалобно. В этом вое мне послышалась какая-то страстная тоска, вернее, какое-то безграничное изумление перед тем, что сейчас вершилось в собачьей душе. Странную нотку в вое Боккаччо подметили все.
— Святые угодники, что это с собакой? — встревожился дядюшка. — Плачет она или смеется?
И тут Мамила вскричал:
— С нами крестная сила! Лопни мои глаза, если пес не уменьшается в размерах! Взгляните-ка!
Да, это было так! Наш Боккаччо вдруг стал сокращаться… Он убывал на глазах! И не то, чтоб худел или сморщивался ничего подобного! Просто он становился все меньше — это было заметно по черно-белым плиткам, которыми выложен пол в подвале.
— Разрази меня гром! — воскликнул дядя. — Что случилось с моим псом?
— Взгляните, дядюшка, он уменьшился более чем наполовину! — И я очертил пальцем на плитках место, которое прежде занимал пес.
— Так и исчезнет! — захохотал Мамила. — Клочка шерсти от него не останется!
— Куда исчезает мой Боккаччо? — вне себя вскричал дядя.
— Вот подождем — посмотрим, до каких пределов уменьшается живое существо, — мудро заметил химик. — Мы стоим перед загадкой!
А Боккаччо продолжал уменьшаться с той же неумолимостью, с какой движутся стрелки часов. Мы были бессильны помочь ему. Но это по-прежнему была великолепная, белой масти — борзая, с глубоко вдавленными боками, опущенным изогнутым хвостом, пышным, как страусово перо.
— Что делать, что делать? Боккаччо! Ты меня слышишь? Дядя ласково пнул пса ногой. — Что с тобой, песик? Куда же ты исчезаешь?
Но лишь протяжное завывание было ответом на ласку. Я догадывался, почему дядя не погладит собаку рукой, — он боялся дотронуться до нее, боялся заразиться необъяснимым «убыванием». Что до меня, то я тоже ни за что не прикоснулся бы к Боккаччо.
