— Ты знаешь что, пришел ночевать, так ложись! — С этими словами хозяйка схватила ведра и быстро вышла.
Я проводил ее взглядом и повернулся к окну. Навстречу моей хозяйке ковыляла старуха. Она остановилась, приложила к глазам руку козырьком, затем неожиданно плюнула и перешла на другую сторону улицы.
Тут что-то было!
Я насторожился и еще раз, но уже внимательней, осмотрел жилье.
Все запущено. Все покрылось пылью, подгнило, перекосилось. Над никелированной кроватью, которая как-то не вязалась со всем окружающим, висели два портрета. На одном был изображен бравый мужчина, на другом — женщина, в которой я с трудом узнал хозяйку. Висели они далеко друг от друга, и между ними на беленой стенке тоже проступало пятно. На этом месте, должно быть, когда-то был третий портрет.
Вернулась хозяйка с водой. Я присмотрелся к ней повнимательней. На вид ей было под пятьдесят. Широка костью, рослая, худая. Линялый, застиранный платок, на котором едва угадывались цветочки, нависал до самых бровей. Казалось, будто она что-то потеряла и все время силилась вспомнить: где и когда.
Женщина взяла топор и пошла на улицу. Я догнал ее в сенцах:
— Секундочку, мамаша! Дайте я разомнусь…
— Ну что тебе надо? Пришел спать, так спи…
— Давайте, давайте, мамаша! Солдат должен помогать гражданскому населению.
— Вот ведь надоедный какой…
Она все-таки отдала мне топор и возвратилась в избу.
За мазаным сараем, стены которого продырявили пули и осколки, я обнаружил несколько сухих яблонек да обломанную снарядом вишню. Никакой живности нигде не было. О ней напоминали только мокрые перья да куриная голова с пустыми глазницами, валявшаяся в крапиве.
Тупая, но все еще не остывшая злость снова начала накатывать на меня. Я схватил топор и принялся торопливо рубить дрова. Рубил, рубил, секира сорвалась с топорища да чуть не в лоб мне.
— Вот так хозяйство!
Позади меня кто-то захихикал. Я обернулся. За низким плетнем стоял голенастый, как петух, парнишка в живописно залатанной рубахе. Ноги у него были до того вымазаны грязью, что казались обутыми в ичиги.
— Ты чего тут подглядываешь? — спросил я. — Вот попало бы топором в котелок-то, и загремел бы к Богу в рай.
Мальчишка шмыгнул носом, почесал ногу об ногу:
— Не больно пужай, не из пужливых!
— Смотри, какой отчаянный!
В ответ на это мальчишка выпалил:
— Ты зачем тута на ночь встал? Тута фашистиха живет!
— Постой, постой, — опешил я. — Как — фашистиха?
— Так, фашистиха! Не знаешь, так не лезь, куда не полагается.
