Михаил хмуро глянул на Кашинского, тянущегося через стол с рюмкой — чокнуться. Странное померещилось вдруг: будто сидит он за этим столом с одним из этих — жующих и болтающих вокруг…
Кашинский был в игривом расположении духа. Чокаясь, даже пропел:
— «Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus!»[3] О! Мой гость хандрит?! — выпив, он вопрошающе посмотрел на Михаила. — Что? Не по вкусу тестовская кухня?
— Не по вкусу — все это!.. — негромко, но резко сказал Михаил, кивнув в сияющие и гудящие просторы зала.
— Но и все это надо нам знать и видеть! — с расстановкой сказал Кашинский и скаламбурил: — Знать и видеть, чтобы… ненавидеть!
— Под «смирновскую» и тестовскую селяночку с кулебяками? — Михаил усмехнулся.
Кашинский крепко приложил салфетку к обиженно выпяченным лоснящимся губам, покривился:
— Mille pardon… Я привык смотреть на все шире… «С широтой вот этих здешних завсегдатаев?!»—едва не сорвалось у Михаила, но не сорвалось, удержал. Нахмурившись, стал неторопливо есть, так и не притронувшись к отставленной в сторону второй рюмке.
О многом он мог бы теперь сказать этому, «привыкшему смотреть на все шире», хлебосолу. Сдержался. Отложил на потом, подумав: «Этак мы, чего доброго, и рассоримся в самом начале…»
Выйдя из трактира, они потоптались у дверей.
— Куда теперь?.. — Кашинский близоруко посмотрел на Михаила.
— Давайте где-нибудь посидим малость на свежем воздухе. День-то какой — чудо! — сказал тот, пожмурившись на высокое еще солнцс.
— Тогда — к моему университету! Там, во дворике, есть скамейки, можно посидеть довольно спокойно, — предложил Кашинский.
Перешли через шумную Тверскую. На углу Моховой Кашинский заговорил первым:
— Не понравилось, стало быть, вам тестовское заведеньице?..
— Да, — Михаил кивнул, — лучше бы поесть в каком-нибудь самом захудалом трактирщике, по-студенчески… Вы давеча сказали насчет Охотного-то ряда: мол, чрево Москвы. Вот такое впечатление и осталось, будто я побывал в огромном-преогромном чреве… Одни тамошние разговорцы чего стоят!.. И это обжорство… Даже в газетах вон начинают писать о надвигающемся на нас голоде, во многих губерниях люди уже теперь едят хлеб, выпекаемый в основном из лебеды и мякины, а эти — жрут себе всяческие деликатесы и в ус не дуют… Люди умирать будут с голоду, а они так и будут ездить к Тестову — обжираться…
— О эти чада купонного племени!.. — воскликнул Кашинский, толкнул узорную кованую калитку и пропустил Михаила впереди себя. — Монстры, у которых и то место, где полагается быть сердцу, занимает его величество желудок!..
