— А вы не могли бы достать для меня чужой вид?
— Нет.
— Как же так?! Вы называетесь организацией! Вам же надо рассчитывать на связь с эмигрантами, привлекать их к кружковой работе!.. Ведь они, как люди опытные, могут принести большую пользу! Но вот из-за какого-то вида на жительство это невозможно… Порядочная организация обязательно должна иметь на всякий случай несколько видов для приезжающих из-за границы. Вот, например, я! Отлично знаю ведение типографского дела, кроме того, я — механик, а стало быть, могу устроиться на любой завод и вести пропаганду среди рабочих. В этом у меня большая заграничная практика. Разве вам не нужны такие люди?! Нужны! А как вы их привлечете, если не имеете самого элементарного?!.
— Видите ли… — уклончиво ответил Егупов, поморщившись (приходится повторяться!), — очень сложное время теперь… Обыски, аресты… Деятельность организации нам необходимо временно свернуть, поскольку все теперь связано с большим риском…
— Я понимаю… — сказал Семен Григорьевич, и Егупову послышалось в этом «я понимаю» плохо скрытая ирония. Он почувствовал себя уязвленным и заговорил вдруг резко:
— Нет, вы, видимо, не совсем понимаете, сколь непростое время мы тут переживаем. Вам к этому надо отнестись посерьезнее. Если вы хотите вести со мной дальнейшие переговоры и повидаться с кем-либо из моих товарищей, без согласия с которыми я ни о чем положительном не могу с вами договориться, то вы должны здесь, в Москве, ни с кем более не встречаться и по окончании переговоров с нами сразу же возвратиться в Варшаву, а там — и за границу, как можно скорее, нигде не задерживаясь и не прописываясь по своему заграничному паспорту.
— Хорошо, хорошо! Я согласен! Мне много говорили о вас в Варшаве, я верю вам! — торопливо сказал Семей Григорьевич, словно бы опасаясь, что все вдруг может расстроиться.
Егупов, глянув на часы, поднялся. Было уже около семи, а Дмитриев все не появлялся, да и в окно, как было условлено, вот-вот должны были постучать.
— Мне надо сейчас уйти, — сказал он. — Вы оставайтесь. Я напишу записку хозяину квартиры. Он, должно быть, скоро объявится…
Вырвав из записной книжки листок, Егупов быстро написал карандашом: «Василий! Прошу тебя дать переночевать у себя подателю сей записки. С ним ни о чем, что касается меня, не говори и фамилии моей не сказывай».
Записку он передал было Семену Григорьевичу, сложив се наподобие аптечного пакетика, но тут же услышал в прихожей шаги и голос Дмитриева.
