Женщина не спросила моего имени и не сказала мне своего. Она как-то незаметно исчезла из загородки. А я, с надеждой в душе, с неизвестно откуда взявшимися силами, постаралась приободрить брата. Это оказалось непросто.
– Кто может знать судьбу и кто может ее переспорить? – спросил он.
– Разве не бывало так, что люди шли богам наперекор? Судьбу не переспоришь, но скольким удавалось ее перехитрить?
– Что же ты не сделала этого раньше?
– Будь я старше, – отвечала я, – может быть, нас тут не было бы.
Иданре рассмеялся.
– Скажи еще – если бы я была мужчиной, – поддразнил он.
– Не обязательно! Мужчина или женщина, не важно, надо только не бояться, тогда даже умал* не собьют с пути. Надо быть хитрым, потому что люди не раз обманывали и могучего Шанго, и мудрого Обатала.
Брат изумился.
– Ты сама до всего додумалась?
– Разве ты не слышал, сколько раз повторяла это наша мать?
– Ну хорошо; а какая хитрость может нам помочь сейчас?
– Брат мой, имей терпение. Смотри, сидят вдоль ограды скучные люди, раскачиваются и глядят внутрь себя, а глаза у них пустые. Они все там, далеко, и не заметят, если на них рухнет эта стена, и не подумают поберечься. А мы будем смотреть вокруг, ничего не пропуская мимо глаз и ушей. Кто знает, куда мы попадем? Кто знает, что может пригодиться?
Иданре покачал головой.
– Сестра моя, ты говоришь, как маленькая старушка. Дома никто не слышал от тебя таких речей.
– К чему было дома думать обо всем этом? Дома – отец, мать, боле, весь род. А тут за нас никто ни о чем не подумает.
На следующий день в лагере поднялся переполох. Рано поутру часть пленников – в том числе и нас, – не дав никакой еды, вывели за ворота.
Мне и брату, конечно, приходилось бывать на невольничьем рынке в Ибадане. Мне тогда не приходило в голову, что детям одного из первых людей города придется вот так стоять, привязанными друг к другу. Я постаралась не думать об этом и перевела глаза в море – там было на что посмотреть.
В трехстах шагах от берега покачивалась на тихой волне лодка такой величины, что жители мест, отдаленных от побережья – а таких было большинство, – только ахали и перешептывались. От этой лодки отделились другие, поменьше, в них сидели те самые белые люди, о которых рассказывали небылицы. Столько лет спустя эта картина стоит перед глазами: невиданные краски тканей, блеск золотых галунов, головные уборы, похожие на птичьи гнезда. Белые пятна лиц воспринимались как пустота, и лишь по мере приближения лодок стали различаться черты лица и растительность – усы и борода, а когда лодки с хрустом врезались в отмель, стали видны и глаза – и вправду светлые, словно сквозь них просвечивало небо.
