– Кто против, подымите руку.
Были среди рабочих малодушные, которые уговаривали не бастовать: они боялись попреков домашних, голода, разгрома. Но теперь, когда надо было перед всеми признаться в трусости, они уныло молчали: не поднялась ни одна рука.
Двинулись к воротам. Тогда раздался звонкий голос Мишо:
– Товарищи, стоп!.. Не уходи!..
Он стоял на грузовике и, поднеся ко рту рупор, кричал: «Не уходи», – и, как эхо, со всех сторон откликались голоса: «Не уходи».
– Товарищи, если мы уйдем, они наберут желтых. Мы должны оставаться на заводе, здесь ночевать, здесь жить – сутки, неделю, месяц, – пока не победим.
Раздались изумленные крики: никто не понимал, о чем говорит Мишо.
– Вот так забастовка!
– А жрать что будем?
– Все равно полиция выгонит!
Мишо продолжал кричать в рупор.
– Вопрос о продовольствии разрешит комитет. Возьмем деньги в нашем союзе. Никто нас отсюда не выгонит: руки коротки! Надо расставить посты. Не подпускать провокаторов. Господа из дирекции могут уйти домой, но назад мы их не пустим. Это правда, товарищи, что такой забастовки не было. А мы покажем…
Приятель Мишо, молоденький токарь Жано, влез на крышу корпуса, где помещалась дирекция, и повесил красный флаг. Он крикнул:
– Знамя над крепостью!
Так началась необычайная забастовка, которая потрясла страну.
Весь день толпы народу стояли на набережной и на улицах, прилегавших к заводу. Три тысячи полицейских, в боевых касках, с противогазами, готовились к штурму. Правительство, однако, колебалось, и полицейские отводили душу на женах забастовщиков, которые пытались пробраться к воротам, или на случайных прохожих. Вечером женщины все же прорвались к заводу; они принесли хлеб, колбасу, сыр, вишни, вино; некоторые притащили мячи для футбола, шахматы, книжки, гитары. Мать Жано принесла яйца и подушку. Жано, вместе с другими, влез на забор, а мать кричала ему снизу:
– Ты что придумал, бесстыдник? Иди домой спать!
Жано сконфуженно улыбался.
Из инженеров дирекции только Пьер присоединился к забастовщикам. Директор ему сказал: «Осторожно! Перебежчиков никто не любит…» Пьер вскипел: «Мой отец, сударь, был рабочим!»
Жано обрадовался, увидев Пьера: раз и Пьер пошел, значит, победим!.. Жано было девятнадцать лет, и он мечтал о баррикадах, выстрелах, знаменах. Но и Пьер не был равнодушен к романтике.
Ночью завод превратился в военный лагерь; повсюду были выставлены караулы. Пьер и Жано стояли возле главных ворот. Пьеру казалось, что он на войне: сейчас неприятель пойдет в атаку… А Жано шептал:
