И поэтому заглянул в твою повозку. Девочка спит крепким сном. С ней рядом священная волчица, которая сторожит ее покой. Тебе не о чем волноваться.
– Хорошо, – кряхтя, караванщик вернулся на одеяла. Он был слишком слаб, чтобы долее настаивать на своем. – Увижу ее потом, когда она проснется.
– Ну конечно!
Полог приподнялся и в повозку просунулась взлохмаченная голова Евсея.
– А я-то думаю, гадаю, ты действительно очнулся или мне твой голос почудился? – весело проговорил он. – Я был уверен, что ты все осилишь. Никакая болезнь не сможет побороть тебя. И не ошибся. Молодец, – его глаза горели радостными огоньками, слова сами срывались с губ безудержным снежным потоком. – Пойду, поскорее передам эту светлую новость другим, скажу, что их заговоры подействовали, – и его голова исчезла за пологом.
– Спи, торговец, – когда скрип снега под ногами быстро удалявшегося караванщика стих, произнес, обращаясь к Атену, Шамаш. – Тебе нужен отдых.
– Но я… – тот хотел сказать, что и так проспал трое суток, но стоило ему заглянуть в черные, бескрайние, как ночное небо, глаза бога солнца, как его одолела внезапная дремота, веки сами собой сжались в тонкие нити и уже через миг тихий, спокойный сон принял душу караванщика в свои объятья.
Увидев, что хозяин каравана заснул, Лигрен тихо, стараясь не шуметь, наполнил отваром вторую плошку и осторожно передал богу солнца.
Тот кивнул, благодаря, после чего повернулся к волку.
"Давай, Хан, пей".
Золотой зверь долго придирчиво обнюхивал напиток, затем чихнул, недовольно наморщил нос:
"Это будет почище яда".
"Не привередничай".
"Ну конечно, когда я умирал, ты ночи напролет сидел рядом, а стоило мне начать выздоравливать – и пожалуйста, куда только делась прежняя внимательность?" – волк приглушенно ворчал, в то время, как в его глазах искрились задорные огоньки.
Колдун молчал. Он слишком устал за последнее время, чтобы играть в игру, придуманную лохматым спутником. К тому же, несмотря на то, что, казалось бы, все беды остались позади и можно было, наконец, успокоиться, отдохнуть, тревога не покидала его сердца. Вот только источник этой тревоги виделся не в реальном мире, а будто находился где-то по другую сторону горизонта.
Волк вздохнул, проворчал что-то себе под нос и, исподлобья поглядывая на хозяина, начал, чавкая и причмокивая, лакать отвар.
Не решаясь заговорить, нарушив тем самым воцарившуюся в повозке тишину, лекарь достал завернутый в тряпицу кусок вырезки, положил рядом со священным зверем.
