– Я читала, – хмыкнула Маша, – ничего особенного.
– А еще у нас девочки Апулея ночью читали, – жадно жуя калач, говорила Дашутка, – про то, как один молодой римлянин превратился в осла и все боялся что никогда больше не будет знать женщин, однако наоборот, когда он стал животным, женщин у него стало еще больше, чем до превращения, что оказывается молодые римлянки все очень любили делать это с ослами, потому что у ослов большие…
– Уши, – перебила ее Маша, – уши у ослов большие.
– Машенька, голубушка, ты все знаешь, а какой он бывает ну…
Даша замялась.
– У кого? У штаб-ротмистра Желтухина? – ехидно переспросила Маша.
Маша знала, что во время последнего августейшего посещения Смольного, штаб-ротмистр Желтухин, будучи самым молодым офицером в свите, срывал самые страстные и самые откровенные глансы девушек… И девочек.
– Ну и хоть бы у него, – покраснев, сказала Даша.
– У него вот такой, – расставив ладошки примерно на четыре вершка, показала Маша.
Даша прекратила жевать и судорожно проглотив недожеванный кусок калача тоже расставила свои ладошки, отмерив на треть аршина.
– И он с ним что? – спросила Даша старшую товарку.
– Махается, – ответила Маша.
– Что? – не поняла Даша.
– Махается, ну слово это теперь такое при дворе, – скривило личико Маша, – если фрейлина или дама с каким офицером, то про них говорят, что они махаются, поняла?
– А я? – спросила Даша.
– Что ты? – недоуменно переспросила Завадовская.
– А я тоже буду махаться?
– Будешь, непременно будешь, куда же ты денешься! – со смехом воскликнула Маша. ….
Ночью Дашеньке приснилась мадмуазель Бежо.
Она кричала на Дашу, – A genoux, a genoux, Azaroff, a genoux, tete remplie d immondices!* Мадмуазель Бежо была без юбок в одних белых чулочках и нижних шелковых панталончиках. В одной руке она держала книжку Вольтера, а в другой она держала хлыст, каким кучер Евстафий стегал пристяжных… Мадмуазель Безо кричала на Дашу, но сзади ее обнимал офицер, очень похожий на штаб-ротмистра Желтухина. Желтухин сзади обнимал мадмуазель Бежо, руками сдавливая ее обнаженные груди. Он мял и давил ее груди, приговаривая при этом, как бы комментируя, – oh mais ce sein, c etait quelque chose d ineffable c etait tout un poeme!** *На колени, на колени, Азарова. На колени, ты, голова полная гадостей! ** О эта грудь. О это нечто несказанное! Это похоже на поэму.
– Сейчас я отхлещу эту несносную девчонку, – по русски вдруг заговорила мадмуазель Бежо, с улыбкой оборачиваясь к своему кавалеру, – сейчас я отхлещу ее как следует за те гадости что у нее в голове, а потом мы пойдем махаться, милый!
