Драться назначили наутро.
На пять утра.
На Песках. На Невском берегу, за кустами, там кроме финского рыбака, что в лодке своей сетью корюшку ловит, иных свидетелей не бывает.
Сколько раз тут уже Семеновцы дрались!
Забродский с Тауфенбергом и с Дончанским приехали верхом на лошадях.
Самоуверенный Забродский. Он не думает, что его может ранят, что надо будет на коляске в лазарет…
Секунданты Машкова – Лукин и Гофман пошли совещаться с секундантами Забродского.
Недолго совещались.
Машков даже озябнуть не успел.
Он стоял отвернувшись к в сторону Невы, чтобы даже краешком глаза не видеть ненавистного поручика. Ненавистного махальщика…
– Начинайте, господа!
– Ну, с Богом!
Машков скинул камзол, оставшись в тонкой белой рубашке не по осеннему утреннему холодку…
Забродский тоже скинул камзол и тоже остался в белой рубахе.
Однако тонкие итальянские рубахи носит Забродский.
Дорогие.
По двенадцати рублей за пару.
И Даша…
Наверное любит расстегивать пуговички на этой – такой дорогой и тонкой его рубахе.
Встали в позицию.
Отсалютовали.
Ну!
Началось.
Первый звон стали о сталь.
И Забродский с его презрительной усмешкой на губах.
Стройный.
Белая тонкая рубаха заправлена в лосины, подпоясанные кушаком.
И белый парик на голове с уставной – по последнему Семеновскому уставу короткой косичкой.
Выпад, укол.
Еще выпад, еще укол.
Туше!
И больно под правым ребром и ниже в животе.
И голова пошла кругом.
И тупой удар затылком о землю
И серое финское небо вверху.
– Машков? Машков?
– Ну что? Убит?
– Подводу, подводу давайте, в лазарет его, в лазарет…
– Махаются, – подумал Машков. – они махаются…
Подумал и провалился в забытье. …
В которой маленькая Дашутка Азарова от просвещенных своих подружек узнаёт, что означает слово "махаться"…
Мадмуазедь Бэжо бежала из Франции от этого, как она его называла, terrible monster, от Наполеона Бонапарта, и желая обрести здесь в Павловской России душевный покой и спокойствие, подальше от революций, от гильотин, от простолюдинов в мгновение ока ставших маршалами Франции, здесь, на новой родине она теперь ревностно выискивала крамолу. Везде. И прежде всего в спальнях своих воспитанниц.
Маленькие гадкие девчонки, – на своем картавом южно-западном, отнюдь не парижском французском, кричала мадмуазель Бежо, – я еще раз спрашиваю, чья эта гадкая книжонка?
Сегодня утром, покуда девочки были в церкви, освобожденная от посещений православной службы католичка мадмуазель Бежо, как всегда рыскала по спальным комнатам… И вот нашла. Вольтера.
