Но с января 1924 года эта металлургическая ипостась приобретает не вспомогательное, а самодовлеющее значение: Ленин-кузнец предстает не столько порождением, сколько демиургом пролетариата, а главное – коммунистической партии.
Смерть Ленина сообщает его культу эпохальное значение, неимоверно нагнетающее солярно-хтоническую символику революции. Это космическое событие, нуминозное затмение солнца – и вместе с тем его новое рождение из тьмы. В погребальной лениниане сплетены два канона – традиция траурных рыданий: "Плачь, планета! ‹…› / Завой, / Заплачь, земля, как человек" (А. Дорогойченко, "Бессмертному") (32) -и пасхального оптимизма: "Не плакать, не плакать, не плакать / Не плакать об Ильиче!" (С. Третьяков) (33); "Нам ли растекаться слезной лужею?" (В. Маяковский).
Запрет на плач идет и от обрядовых погребальных уговоров, и от монархических од, и от девятого ирмоса на Великую Субботу: "Не рыдай Мене, Мати, зрящи во гробе ‹…› восстану бо и про-славлюся".
Богостроитель Луначарский выказывает по такому случаю даже избыточную жизнерадостность, окрыленный тем, что кончина любимого вождя обеспечила, наконец, долгожданную возможность для его беспрепятственной сакрализации:
"Это не смерть – то, что мы пережили сейчас, это – апофеоз, это – превращение живого человека, которому мы недавно еще могли пожать руки, в существо порядка высшего, в бессмертное существо" (34). (Любопытная аллюзия на робеспьеровское поклонение "Верховному Существу".) В строгом соответствии с фольклорно-аграрными стереотипами, мавзолей предстает материнской утробой; тогдашний лозунг: "Могила Ленина – колыбель человечества".
Все это, конечно, перепевы литургического "смертию смерть поправ", куда, как отголосок новых, материалистических суеверий, входит и неясная, молчаливо подразумеваемая надежда на временный, преходящий, чуть ли не сезонный характер ленинской смерти. Это скорее магический зимний сон (и Ленина сперва замораживают), насланный мстительной буржуазной Судьбой или тождественной ей Природой, пока еще не покоренной большевиками, – отсюда и сама идея "усыпальницы", научного хрустального гроба (35) (которая породила в народе жутковатые рассказы о замогильных блужданиях Лени¬на, по аналогии с бодрствующими "заложивши покойниками" (36)). Быть может, в нем теплится какая-то тайная жизнь?
Но и сквозь веки и мертвый взор
Все тем же полон огнем. – Г. Шенгели. "Капитан (На смерть Ленина)".
Недаром ленинский труп с годами все хорошеет. 1924: "Общий вид значительно улучшился по сравнению с тем, что наблюдалось перед бальзамировкой, и приближается в значительной мере к виду недавно умерших". 1942: "Совершенно необыкновенно точно посвежевшее лицо". Еще немного, и он приподнимется из гроба: "Какая замечательная подвижность в плечевом и локтевом суставах!" (37) Н. Тумаркина объясняет затею с ленинской мумификацией и созданием мавзолея, среди прочего, четырьмя факторами: это открытие гробницы Тутанхамона, состоявшееся за 15 месяцев до того; русская православная традиция, считавшая сохранность останков свидетельством святости; влияние, оказанное на большевистскую интеллигенцию философией Федорова с ее идеей телесного воскресения, и, наконец, богостроительство, один из ведущих приверженцев которого, Леонид Красин, руководил бальзамированием (38). Возможно, наибольший символический заряд несет в этом перечне аналогия с Тутанхамоном. Последующий переход от временного, деревянного к каменному мавзолею в конце 1920-х гг. заново пробудил древние магические токи в душах самых разнообразных адептов.
