Итак, в образе скончавшегося вождя, помимо "принципиальности", "логики" и других интеллектуальных ценностей ленинизма, наследуемого партией, интенсивно нагнетаются иррационально-религиозные моменты – воля и вера. Уже в обращении ЦК от 22 января 1924 г. "К партии. Ко всем трудящимся" благоговейно упомянуты, наряду с "железной волей" Ильича, его "священная ненависть к рабству и угнетению" (большевистско-диалектический адекват христианской любви к ближнему), "революционная страсть, которая двигает горами" (эвфемизм евангельской веры; ср. Мк. 11: 23), и, наконец, сама эта "безграничная вера в творческие силы масс", с которой далее согласуется его мужественное отвращение к "паникерству, смятению" – т.е. опять же, ко всему тому, что в церкви называлось грехом отчаяния. Те же духовно-активистские, а не интеллектуальные, достоинства выдвигает на первый план пропаганда, обращаясь к темным, "политически неграмотным" толпам, влившимся в РКП после смерти Ленина. Душа его воплощается в их "делах".
Вождь, веровавший в массы, и партийная масса, верующая в Ленина, как бы скоординированно возвеличиваются в этом взаимном богослужении. Символика Третьего Завета перетекает в "заветы Ильича", которым должны хранить неколебимую верность рабочий класс и его авангард: "Рабкор, пером и молотом стуча, / Храни заветы Ильича". В агитпроповской формуле Маяковского "Партия и Ленин – близнецы братья" упор перенесен уже на партию, сохраняющую и воспроизводящую, дублирующую в своем соборном теле ленинский дух. Тотальная сакрализация коллективной силы, сменившей Ленина, становится просто неизбежной – и Троцкий, несколько опрометчиво, торопится огласить догмат о непогрешимости партии.
Настоящий психоз тех дней, отмечаемый всеми историками большевизма, – страх перед послеленинским распадом, расколом РКП, навеянный и реальными склоками, и, добавим, подсознательной памятью о судьбах раннего христианства. Руководство стремится представить кончину Ленина как цементирующий фактор, доказать, что она не только расширила, но и необычайно "сплотила" партию. Пафосом поместных соборов отзывается горделивое заклинание Луначарского, противопоставившего единодушие церкви, сплоченной Христом, бесовским сварам в стане зарубежных нехристей и еретиков: "Ленин явился фигурой, объединяющей мир завтрашнего дня.
Среди фашистов, среди буржуазных либералов, среди меньшевиков идет грызня и нелады, в коммунистическом мире почти полное единство" (61).
