…Как он выжил в ту зиму, знает лишь глухой потаённый угол распадка меж двух крутых лесистых вершин. В самом низу, в мшистых валунах здесь всегда булькает ручей. Говорок его слышен даже студёною зимой из-под белого сала метровой наледи, остатки которой ещё и в июне можно встретить под комьями корней вековых лип, повисающих густо ко мхам. И опять с самого начала ему везло. Уползая с места схватки, инстинктивно не оставляя за собою следа, он часто подолгу слизывал кровь с раны, мешая её с повалившими вдруг с неба мохнатыми снежинками. В распадок он скатился кубарем, барахтаясь в глубоком снегу, ошалевая от боли и бессилия. И взыгравшая к ночи пурга скрыла его. Ему повезло и с логовом. На южной прогалине в таволге он свалился в овражек, да так и остался в нём, занесённый снегом, до окончания вьюги. Потом он мало помалу выгреб снег до земли, где толстый слой палой листвы послужил ему постелью до весны. Здесь было безветренно и сухо. Лишь постанывал по соседству в морозы голубой, с витой прозеленью по всему стволу, клён. Кормился он случайной мышью. Грыз мёрзлый берег ключа, отыскивая сладковатые корни колючей аралии, да к концу зимы удавил-таки давно примеченного колонка. Растянул его с тупым отвращением недели на две, прикапывая вонючую тушку среди камней снегом. И только когда с вершин ушёл снег, зашелестела поверх наледи в овраге весёлая вода, когда в его убежище стало заглядывать ласково и призывно солнышко, он, с трудом волоча ногу, спустился километра на четыре к железной дороге, звуки и запахи которой всю зиму тревожили его даже в его глухомани. За этой дорогой у зелёной подковы большого озера жили люди… Это был его последний шанс. Обессиливший, с гноящейся раной, он только рядом с человеком мог надеяться на то, что выживет. Чутьё и здесь не подвело его. Всё лето он осторожно кормился у посёлка, воруя живность со дворов, обманывая собак и охотников. Но как только силы вернулись к нему, он ушёл тотчас в глушь…
…Этот год, казалось, ничем не отличался от предыдущих, но ещё прошлой осенью после отлёта птиц лес затих и насторожился. В такой же настороженности сбросил листву и совсем вымер, лишь только первая пороша легла пухом на землю. Зима простояла малоснежная, ветреная. Даже синиц из лесу словно выдуло. Всё живое подвинулось ближе к человеку. Даже стая, нарушая законы, всю зиму бродила вокруг, разоряя подворья, доставляя людям серьёзное беспокойство. Но он продержался зиму в своём урочище стойко, даже не подумывая пойти на поводу у безрассудной стаи, не поддаваясь искушению податься к жилью. Весна наскоро пробежала по опушкам леса, словно забывая заглянуть в чащу. И потому лес распустил листву как-то враз, торопливо, словно побаиваясь, что не успеет этого сделать вовремя, да так и остался с мелким листом до осени. Перелёт птиц прошёл где-то стороной, и озёра, обычно шумные в эту пору, свинцово хмурились, отражая лишь пики светлых, не набравших нужной зелени ёлок. Пустынно шумел в логах камыш. Так и не набрала силу трава. И во всём присутствовала какая-то тупо гнетущая тревога, потаённое напряжение. А летом тайгу спалило невиданным зноем. Сушь добралась во все закоулки леса, накаляя в пустых ключах камни, превращая в пепельную кору мхи по берегам, выветривая светлые, измельчавшие листья на деревьях. В воздухе стоял горький дым близких пожаров, а случавшиеся ветры не приносили долгожданной прохлады и лишь будоражили и без того тревожным звоном сухостоя окрестную чащобу. И осень не принесла облегчения. Нагрянула резко, без задержек. Пронеслась опустошающим тайфуном, сшибая шквальным ветром всё, что и без того плохо держалось, унося всё к океану безжалостной, ненужной водою, скатывающейся быстро и бесполезно. В тайгу бесповоротно пришёл год Великого Голода. Оцепенение и безмолвие сошли с небес вместе с первым большим снегом, и грянувшие следом трескучие морозы сковали больно и безжалостно всё поднебесное пространство…
