– Да, с утра. «Кто рано встает, тому бог подает», так это говорится?
– Угу. Тогда, с вашего позволения, я пойду в ванную. И давайте перейдем на «ты»! Ваше старомодное воспитание позволяет? Вы же говорили мне, что вы современный молодой человек!
– А, да, да… Пиво и боулинг! Тогда я много, наверное, глупостей наговорил! И про польку… Давайте… давай – на ты. Только прости меня, если я буду ошибаться. Я редко говорю русским «ты».
– Ты к ним так плохо относишься, что никому не говоришь «ты»?
– Нет, просто у меня не было еще русских, к которым можно было бы относиться достаточно хорошо… Я запутался. В общем, ты – первая.
– Хельмут!
– Что?
– А что ты сейчас делаешь?
– Сейчас? Стелю тебе постель. На диване.
– Не надо.
Диван стоял в первой комнате, гостиной. Во второй я еще не была. Там должна была быть спальня.
– Не надо стелить мне постель на диване. Ни к чему это. Все равно этим кончится, и ты это знаешь.
Он молчал.
– Ну что ты так стоишь? Воспитание не позволяет? Все оно позволяет. Не будь ханжой!
Это тоже из детства, из моего. Любимое выражение тети Зины. Чаще всего она говорила это папе. Но иногда и мне.
– Я не понимаю, что значит «ханжа».
– А, не имеет значения! Не стой так. Ты же отлично знаешь, зачем ты меня позвал. И я знаю. И хватит об этом, не надо стелить мне постель.
– Послушай, Регина, не надо, я не хочу… Так не хочу.
– А я хочу.
– Я не хочу, чтобы это было, как… плата.
– Это не плата. Не как плата. Просто. В конце концов, я сегодня утром вышла из тюрьмы, и я не хочу провести эту ночь одна. Не смотри на меня так! Я пойду в ванную.
Я повернулась, но он поймал меня за руку.
– Мне кажется… Мне кажется, что ты очень изменилась с тех пор, как я тебя видел последний раз.
– Конечно, я изменилась. Я была в тюрьме – как ты думаешь, человек меняется, проведя почти год в тюрьме?
– Я думаю – да, меняется. Ты права.
– Ну а раз я права – то не надо стелить эту чертову постель. Пусть все будет быстрей!
– О, майн готт!..
И вот тут он взял меня в руки и очень крепко обнял. Он держал меня криво, неумело как-то, неловко – но крепко. Обнимал и что-то быстро говорил по-немецки.
– Я тебя не понимаю, – сказала я наконец.
Он прижимал мою голову к груди, я смотрела куда-то вбок и вдыхала запах незнакомого мужчины. Давно уже я не чувствовала запаха мужчины. Долго, очень долго я не задумывалась над тем, нравится ли мне запах чужого мужчины, хочу ли я его, что мне делать с этим знанием и с этим запахом, – все эти годы, с тех пор как я приехала в Питер, чужие мужчины были для меня табу. Всю жизнь – а теперь мне кажется, что это была уже вся моя жизнь, никакой жизни до того ведь по существу и не было, – всю жизнь я не знала запаха чужого мужчины. От него хорошо пахло – но как-то совершенно иначе, незнакомо.
