Еще три дня назад нужно было отправить месячный отчет в Озерлаг. Но начальница отсутствовала, и отчет ждал ее подписи. Составлялся он за нехваткой бумаги на безукоризненно выструганной сосновой доске длиною метра полтора. Каждого пятого числа эти «деревянные ведомости» отправляли в Тайшет. Захватив доску, я переступил порог.
Череватюк сидела за письменным столом и была похожа, как мне почудилось, на девушку в тесной сибирской избе с картины Сурикова «Меншиков в Березове». Задумчиво глядела перед собой.
— Была в Тайшете, — сказала она, не поднимая головы. — На партийной конференции… Отчет готов?
— Можете подписывать, гражданин начальник.
Череватюк взяла в рот папиросу, затянулась. Взглянула на доску.
— Боже мой, боже мой, сколько же граф… Цифры, цифры, цифры… Баринов тут?
— Ушел за зону.
— Опять преферанс!.. — Она глубоко вздохнула. — Сколько умерших?
— Одиннадцать и четыре с трассы.
— А в прошлом месяце?
— Девятнадцать. И пять с трассы.
— Смертность снижается. Хорошо это… Она прикинула на счетах несколько цифр, сбилась.
Снова защелкала костяшками. Опять не получилось. Расписалась внизу доски.
— Завтра сами дадите Баринову на подпись. У меня с утра партбюро.
Я взял доску и шагнул к дверям.
— Подождите! — остановила она. Неожиданно спросила: — Какое вы совершили преступление? Только честно!
Подумалось: «Почему спрашивает? Решила убрать из канцелярии? Поводов к этому я как будто не давал…»
— Никаких преступлений я не совершал, гражданин лейтенант.
Череватюк опустила глаза. Сказала тихо:
— Не гражданин лейтенант, а… Нина Устиновна. Садитесь.
Несколькими затяжками докурила папиросу, взяла новую.
— Много, по-вашему, в больнице… невиновных?
Я ответил не сразу.
— Такой графы в статистическом отчете нет.
— Испугались?..
Встала (поднялся и я), сняла шинель, открыла окно. Запахло свежей землей: недавно полили цветочные клумбы.
— А Толоконников — занятный старик. Ухитрился посадить на клумбах огурцы. Думал, не замечу… Так я и не заметила!
Она бросила на стол пилотку, встряхнула темными волосами, отошла в угол и прислонилась спиной к стене.
Молчала. Потом, словно про себя:
— Значит, мой вопрос остается без ответа…
У меня сильно заколотилось сердце.
— Видите ли, Нина Устиновна… После ареста, в первые дни, мне думалось, что в камере я один невиновный. Ну, а затем — Бутырка, этапы, пересылка, лагерь… Многие убеждали, что они тоже совершенно ни в чем не виноваты. Так ли это?.. Но ведь оклеветали же меня, почему не могли другого, третьего?.. Конечно, бывают и ошибки. Однако что-то их очень уж много!
