Теперь все узнали, как Диннины используют Инглиша, а наверное, знали и раньше. Мэри Диннин не принадлежала к святым, как и ее брат Олтон, как и ее отец — высокородный владыка Гарольд. А то, что происходило в Доме Диннинов, ничем не отличалось от того, что происходило в других благородных домах, твердил себе Инглиш, стараясь погасить жар стыда, заливший его щеки.
Кеннеди только выжидающе ухмылялся, и Инглиш повторил вполголоса:
— Чего тебе надо?
А Кеннеди ответил:
— А пригласить тебя распить кружечку со мной и моими друзьями.
— У тебя на этой планете нет ни единого друга, — ответил Инглиш, но все-таки очутился за круглым столиком.
И почти сразу сообразил, что у засаленной троицы, с которой свел его Кеннеди, была своя причина завязать с ним знакомство. Выходило, что халианские пираты положили глаз на Эйре и «всякий, у кого голова на плечах, должен сам о себе позаботиться».
Эта жуткая сказочка, поведанная в баре лошадников такими, как Кеннеди и трое его заросших щетиной приятелей, казалась обычной пьяной болтовней. Но тут Кеннеди познакомил его с каждым из трех по отдельности, и оказалось, что один из них с другой планеты.
— А мне-то что? — спросил Инглиш, глядя на черные волоски у себя на запястье, которые неопровержимо доказывали, что он — недочеловек. Все правители Эйре, все чиновники в Корке, все Диннины были рыжими и веснушчатыми. Бог возлюбил веснушчатых. А все остальные на Эйре были не лучше зверей полевых.
— А то, — сказал инопланетник, такой же смуглый, как Кеннеди, но голубоглазый, как сам Инглиш. Не ответ, но утверждение. И тут Инглиш вспомнил его фамилию: Смит.
Смит наклонился поближе и пригвоздил Инглиша взглядом, как стальные наручники.
— Нам бы пригодился человек вроде тебя — кто-то в Доме Диннинов. Для разведки. Карты. Распорядок. Инфо изнутри… Ночные разговоры в полезных постелях…
Взвизг стула, отодвинутого Инглишем, заглушил все остальное. Возможно, это так на него подействовало из-за вины, которую он постоянно ощущал. Кто-то заглянул ему в голову, услышал его молитвы, решил, что он тот, кто им требуется. Мальчик, который так горячо и так долго молился, чтобы прилетели Хорьки и наподдали по благородным задницам Диннинов, сволочей из сволочей… А может, это ловушка, уловка, чтобы проверить его верность? Никакой верности он не чувствует. Ну и что? Чему ему быть верным? Он не мазохист, не грелка в постели. Он человек. Но стать предателем?
Он не успел допить пиво и уйти, как в его запястье вцепились пальцы, и Кеннеди потребовал: «сядь, да сядь же», — и тянул его за руку так, что ему оставалось либо затеять драку, либо сесть.
