- Когда будет готово? - спросила она.
- Завтра, - ответил фотограф и снова посмотрел на маркизу. Его карие глаза, светящиеся немой мольбой, заставили ее забыть простецкий пиджак и грубую рубашку, под ними она снова увидела распахнутую жилетку и обнаженные руки.
- Если вы фотограф, - сказала маркиза. - почему бы вам не прийти как-нибудь в отель? Снимите меня и моих детей.
- Вы хотите, чтобы я это сделал? - спросил он.
- А почему бы нет?
Какой-то тайный блеск мелькнул на секунду в его глазах и тут же исчез, он нагнулся над прилавком, делая вид, что ищет бечевку. Как он волнуется, думала она, улыбаясь про себя, у него даже руки дрожат; однако и ее собственное сердце забилось чуть быстрее обычного.
- Хорошо, Госпожа Маркиза, - сказал он, - я приду в отель в любое время, когда вам будет угодно.
- Лучше всего, наверное, утром, - сказала она. - Часов около одиннадцати.
Она спокойно повернулась и вышла из магазина, даже не сказав ему "до свидания". Перешла через улицу и, взглянув ненароком на какую-то витрину, увидела в стекле, что он подошел к дверям своего магазина и смотрит ей вслед. Он опять был без пиджака и рубашки. Магазин снова закроется, сиеста еще не кончилась. И тут она впервые заметила, что он тоже калека, так же как и его сестра. На правой ноге он носил высокий ортопедический ботинок. Однако, как ни странно, вид этого ботинка не вызвал у нее ни отвращения, ни желания рассмеяться, как это случилось раньше, когда она видела его сестру. Его уродство имело какую-то притягательную силу, своеобразное очарование, неведомое и странное.
Маркиза пошла по пыльной и жаркой дороге к себе в отель. x x x
В одиннадцать часов на следующее утро консьерж отеля прислал сказать, что месье Поль, фотограф, находится внизу, в холле, и ожидает распоряжения Госпожи Маркизы. Ему было велено передать, что Госпоже Маркизе угодно, чтобы месье Поль поднялся наверх, в ее апартаменты. Через некоторое время она услышала стук в дверь, робкий и нерешительный.
- Entrez [Войдите (франц.).], - крикнула маркиза. Она стояла на балконе между своими дочерьми, обнимая их за плечи, - готовая живая картина, которой ему предлагали полюбоваться.
Сегодня на ней было платье из чесучи цвета шартрез, и причесана она была не так, как вчера, с лентой в волосах, как у маленькой девочки; волосы были разделены на прямой пробор и забраны назад, оставляя открытыми уши с золотыми клипсами.
Он остановился в дверях на пороге, стоял и не шевелился. Дети робко и удивленно смотрели на его высокий ботинок, однако не сказали ни слова. Мать предупредила их, что о таких вещах говорить не принято.
