— Бог, вырви из темницы Хатан Батора Максаржава.
Снова загремела музыка и снова заухали барабаны. Унгерн обернулся к Ванданову и тихо спросил:
— Кто такой Хатан Батор?
— Это военный министр монголов. Старик-настоятель услыхал шепот у себя за спиной, обернулся и увидел высокого, молодого еще, рыжего, вислоусого, поджарого человека в монгольском халате, подпоясанного красным кушаком, с генеральскими русскими погонами и с крестом Владимира на остром кадыке.
— Что тебе? — спросил старик.
— Отец, я хочу принять твою веру, — сказал Унгерн, — я хочу принять желтую веру Будды.
— Приняв новую веру, ты предаешь старую.
— Старой больше нет. Ее продали большевикам евреи и банкиры.
— Ты говоришь слова, непонятные мне. Кто ты?
— Я Унгерн.
— Тот Унгерн, который хочет освободить нас от хунхузов?
— Да, отец. Я ничего не хочу, кроме одного: прогнать хунхузов, спасти императора, поставить границу на юге и севере…
— Какой ты примешь обет? Первый обет для начинающих ламгынин. Ты должен не красть, не пить, не лгать, любить старцев, не убивать.
— Я должен убить и старца, если он враг мне. Мне и монголам.
— Приняв обет, ты волен его нарушить, а после обратить молитвы к Будде, и он простит тебя, если ты был прав в своем гневе.
— Тогда я приму самый трудный обет.
— Ты примешь обет «второго гициля»: не иметь женщину, всем говорить правду, воздерживаться от роскоши, спать три часа и есть один раз в день. Готов ли ты к этому?
— Готов.
— За что ты любишь нас, Унгерн?
— За то, что вы чтите бога и скорбите о вожде, который попран.
Настоятель подошел к Унгерну, положил ему руку на плечо. Барон опустился на колени.
— Говори вместе со мной святые слова пятизвучия жизни: ом, мани, пад, ми, хом.
— Ом, мани, пад, ми, хом, — певуче повторил Унгерн.
— Держи руки у лба щепотью покорности Будде, — шептал настоятель.
Ламы заревели молитву, запел Унгерн. Тишина. Грохот оркестра. Тишина.
— Теперь ты сын Будды, — сказал настоятель, — брат монголов.
Слезы полились по щекам Унгерна, морщины разгладились, лицо просветлело — тихое, только глаза сияют стальным, несколько истерическим высветом.
Ванданов, чуть улыбнувшись, сказал Унгерну:
— А вы боялись чего-то, барон…
Унгерн, продолжая улыбаться, покачал головой.
— Позови Оэна, — попросил настоятель служку. Снова запели монахи, и в юрту вошел прокаженный — рот в язвах, глаза слезятся, руки покрыты коричневой бугорчатой коростой.
— Он заболел проказой, когда его угнали к себе хунхузы, — сказал настоятель. — Он брат твой перед богом. Побратайся с ним, как сын Будды с сыном Будды.
