ТЮРЬМА. Сумеречно. Два ящика. Из отверстий, проделанных в ящиках, с деревянными колодками на шее торчат две головы, одна против другой. Ящики маленькие — не повернуться. В ящиках двое — Хатан Батор Максаржав и Мунго. Мунго весь окровавлен, а лицо Максаржава желто и пергаментно, хотя и без следов побоев.
Мунго пробует вертеть шеей. Скулы играют на щеках.
Хатан Батор тихо спрашивает его:
— Что ты сделал такое, что они удостоили тебя такой чести? В эти ящики хунхузы сажают самых именитых врагов.
— Я помог освободить императора.
Хатан Батор кивнул, чуть улыбнулся:
— Сделал — не бойся… Боишься — не делай…
Мунго посмотрел на своего соседа и спросил:
— Кто ты, чтобы меня учить?
— Хатан Батор Максаржав.
Мунго посмотрел на него и сказал:
— За тебя поют молитвы во всех монастырях.
— Видно, без пользы. Может, неделю продержусь, сил нет больше.
Открылись ворота тюрьмы, и яркий солнечный свет ворвался в это жуткое вместилище пыток, крови и слез. Трое хунхузов подошли к ящику, в котором был заключен Мунго, и один из трех, развернув свиток, зачел:
«Бандит Мунго Харцкай приговаривается наместником к смертной казни — четвертованию, завтра утром, с восходом солнца».
Так же, как появились, хунхузы ушли — будто истуканчики. Ступают ровно, говорят тихо, в глаза не смотрят.
Затворили за собой дверь. Лязгнул ключ, и снова стало темно и сумеречно.
— Мне погибать не страшно, — сказал Мунго, — я сто раз умирал, я привык умирать. Хатан Батор Максаржав, спаси Иртынцыцык.
Хатан Батор пожевал губами, спросил:
— Жена?
— Невеста.
— Где она?
— Где-то в Урге… Хунхузы угнали…
— Как я ее узнаю?
Мунго долго молчал, а потом вдруг лицо его разгладилось от морщин, он вздохнул — как-то прерывисто, по-детски — и сказал, улыбнувшись:
— Она самая красивая под солнцем.
Гремит уличный бой. Ургу пытаются удержать хунхузы, но с сопок, тесня противника, растекаются лавиной войска барона Унгерна.
Унгерн со своим штабом стоит возле монастыря Кандан, наблюдая в бинокль за боем.
Оборачивается к свите и говорит:
— Возле реки хунхузы здорово держатся.
Встречается глазами с Сомовым, щурится, цедит:
— Ну что, координатор? Координировать легче, чем землю жрать?
— Барон, образность вашего языка меня подкупает.
— Мой маленький анфан тэррибль, история простит мне мой язык — история не простит только одного — бездействия…
— Вы позволите мне покинуть вас?
— Караван в Харбин ожидается послезавтра.
— Я имею в виду передовую, барон, передовую.
И не дождавшись ответа барона, Сомов пустил коня вперед.
