Джексон, казалось, почувствовал обуревающие его волнение и беспокойство.
— Надеюсь, с ними все в порядке, сэр?
— Думаю, да: ни разу в жизни не встречал пунктуального итальянца.
— Тем не менее, она говорила, что им потребуется полчаса. Если они вышли с наступлением сумерек, то должны быть в пути не менее часа.
— Знаю, парень, — оборвал его Рэймидж. — Но нам неизвестно, когда точно они вышли, откуда, и как идут, так что нам остается только ждать.
— Прошу прощения, сэр. Мне кажется, что у ее светлости и джентльменов сегодня был нелегкий день.
— С чего ты взял?
— Не хотелось бы, чтобы она подумала, что, делая что-нибудь, я делаю это из страха…
— Брось.
Но Джексона снедало желание высказаться, и ничто кроме непосредственного приказа не могло его остановить.
— … мне сдается, что ей по силам заставить любого мужчину чувствовать себя слабым перед ней, сэр.
— Не спорю.
— Но в этом есть и другая сторона, сэр…
— Неужели? — Рэймидж стал подозревать, что Джексон догадывается о его беспокойстве и пытается с помощью разговора скрасить время ожидания.
— Конечно есть. Если рядом с мужчиной находится женщина, способная воодушевить его, тот может перевернуть для нее мир.
— Скорее она сделает это для него.
— Нет, сэр. Она, конечно, маленькая и изящная, но полагаю, нет, уверен, что силой характера не уступит любому мужчине — она не из породы дамочек, которые постоянно вздыхают: «подайте мне нюхательную соль, Вилли», если позволите так сказать, сэр. Только мне сдается, что все это от того, что ей приходится быть главой семейства, а тут иначе нельзя. Зато внутри она всего лишь женщина.
Ему хотелось, чтобы Джексон продолжал говорить. Американец не фамильярничал: черт побери, по возрасту он годился Рэймиджу в отцы, и его мысли, пусть даже выраженные далеко не в светской манере, совершенно очевидно проистекали из жизненного опыта. И что еще более важно, подумал лейтенант, этот низкий, слегка гнусавый голос помогает ему справиться с захлестывающим его чувствами одиночества и отчаяния. Он вновь бросил взгляд через болотистую равнину Мареммы на резко очерченные в лунном свете силуэты гор, потом перевел взгляд на саму луну, выглядевшую, несмотря на покрывавшие ее поверхность оспины кратеров, словно отполированная серебряная монета, посмотрел на звезды, такие яркие, и усеивавшие небо так густо, что, казалось, невозможно было коснуться неба кончиком шпаги и не попасть ни в одну из них. Они будто говорили ему: «Ты такой ничтожный, такой неопытный, такой испуганный… Как мало ты знаешь, и как мало у тебя времени, чтобы чему-нибудь научиться…»
