Нортон стиснул обеими руками пивную кружку.
– Ты не обознался?
Журналист улыбнулся.
– Разве его или ее с кем-то спутаешь?
– Верно, – пробормотал Нортон, когда журналист помахал рукой и ушел. Потом уставился в пустую кружку. На душе у него было тоскливо.
Донна ответила, едва зазвонил телефон.
– Это я, – сказал Уитмор. – Извини, что заставил ждать. День сегодня выдался скверный.
Говоря, он улыбнулся. Когда он последний раз произносил это слово? Президенту не положено извиняться.
– Очень скверный? – спросила она.
– Хуже быть не может, – ответил Уитмор. – И в довершение всего, Клэр не поехала на выступление. Как удрать от нее, не представляю. Почти невозможно.
– Вот это скверно, – мягко сказала Донна.
Уитмору было бы легче, если бы она кричала или ругалась, а не говорила так спокойно. Он чувствовал, что она от него отдаляется. И кроме того, беспокоила мысль, что их разговор подслушивают. Секретная служба уверяла, что это самый надежный телефон на свете – каждый день проверяют, нет ли подслушивающих устройств, каждую неделю меняют провода. Но можно ли верить секретной службе? Можно ли верить хоть кому-то? Даже Донне?
– Если бы ты могла подождать денек-другой.
– Нет, Чак. Ты просил меня приехать, я приехала, но ждать не буду. Не хочу сидеть в этом доме одна. Завтра я улетаю. Сегодня или никогда.
Ее решительный тон испугал Уитмора.
– Может, еще как-то удастся удрать, – сказал он. – Постараюсь найти выход.
Донна почувствовала, что вот-вот расплачется.
– Чак, Чак, может, расстанемся с этой иллюзией? Все кончено, и если мы не признаем этого, то будем мучиться. Смотри – мы всего в миле друг от друга, но ни ты не можешь приехать ко мне, ни я к тебе. Это нелепо, это сводит меня с ума, и я просто не могу дальше так жить.
Уитмор понял, что ей больно, и на миг возненавидел себя.
– Донна, я хочу видеть тебя, обнять, поговорить, как в прошлый раз. Хочу больше всего на свете. И что-нибудь придумаю. Я понимаю, тебе тяжело, но подожди немного, я найду какой-нибудь выход. Мы встретимся, и все будет хорошо. Прошу тебя.
Донна зажмурилась, чтобы сдержать слезы. У него был такой прекрасный голос. Он мог говорить перед десятитысячной аудиторией и дать каждому почувствовать, что обращается именно к нему. А когда он обращался к ней одной, это было почти невыносимо; появлялось ощущение, что она парит в небе, что вся вселенная принадлежит им двоим. Донна вспомнила ночь, когда они лежали в постели до зари, он рассказывал о своей юности, о работе на нефтепромыслах, о том, как объездил на попутных машинах весь Запад, о драках, женщинах и свихнувшихся типах, и, когда наконец умолк, она заплакала.
