Г-н Бычков, издавая этот драгоценный отрывок, заметил: «Сведения, заключающиеся в повести, показывают, что она составлена современником, бывшим близко ко двору царевича или имевшим знакомство с лицами, к нему принадлежавшими. Подробности о том, как царевич провел день, в который совершилось убийство, служат очевидным тому доказательством, а самый рассказ об этом происшествии носит на себе всю печать достоверности. Вообще в целой новости не встречается ни одной черты, которая бы давала возможность заподозрить ее достоверность». Мы вполне соглашаемся с этим приговором; прибавим от себя еще вот что: почему, например, мы не должны предпочесть этого чрезвычайно правдоподобного сказания следственному делу, исполненному, как ниже покажем, несообразностей и уничтоженному в своей силе тем самым человеком, который производил его? Покажите нам что-нибудь подобное, независимое от следственного дела, но вполне согласное с известиями, заключающимися в последнем, и тогда будете иметь возможность поверять это — более чем сомнительное – следственное дело.
Из приведенного рассказа видно, что убийцы совершили свое дело в некотором отношении ловко. Убийство произошло без свидетелей. Кормилица, ошеломленная ударом, не видала ничего. Убийцы, перерезавши горло ребенку, сейчас начали кричать. О чем они кричали? Конечно, о том, что царевич зарезался сам. Понятно, зачем они ударили кормилицу и каким бы образом они объясняли этот удар впоследствии, если бы остались живы. Они бы, вероятно, сказали, что кормилица не смотрела за царевичем; они увидали, что с царевичем припадок, что у него в руках нож; с досады они ударили кормилицу, сами бросились на помощь к царевичу, но уже было поздно – он мгновенно перерезал себе горло. Им бы поверили, да кормилица, ошеломленная ударом и не видавшая, как они резали ребенка, не смела бы ничего сказать против двух свидетелей. Царица прибежала уже после, услышавши крик, и не видала убийства. Таким образом, не оставалось бы других свидетелей совершившегося факта, кроме тех лиц, которые его совершили.
Что Борису был расчет избавиться от Димитрия, – это не подлежит сомнению; роковой вопрос предстоял ему: или от Димитрия избавиться, или со временем ожидать от Димитрия гибели самому себе. Скажем более, Димитрий был опасен не только для Бориса, но и для царя Федора Ивановича. Еще четыре года, Димитрий был бы уже в тех летах ,когда мог, хотя бы и по наружности, давать повеления. Этих повеле– ний послушались бы те, кому пригодно было их послушаться; Димитрий был бы, другими словами, в тех летах, в каких был его отец в то время, когда, находившись под властию Шуйских, вдруг приказал схватить одного из Шуйских и отдать на растерзание псарям. Димитрию хуже насолил Борис, чем Шуйские отцу Димитрия Ивану Грозному! Димитрию с детства внушали эту мысль. Все знали, что царь Федор был малоумен, всем управлял Борис; были люди, Борисом недовольные, иначе и быть не могло в его положении; были и такие, которые с радостью увидели бы возможность низвернуть Бориса с его величия, чтоб самим чрез то возвыситься или обогатиться; те и другие легко уцепились бы за имя Димитрия ; они провозгласили бы его царем, потребовали бы низложения малоумного Федора, заточения в монастырь, куда и без того порывалась душа этого нищего духом монарха. Попытка заменить Федора Дмитрием проявлялась уже тотчас после смерти Грозного, когда| еще Димитрий был в пеленках, и вслед– ствие этой-то попытки с тех пор держали Димитрия в Угличе. Попытка, наверно повторилась бы так или иначе, когда Димитрий бы вырос. А что бы сталось с Годуновым, если бы Димитрий стал царем? Понятно, что Борису Годунов было очень желательно, чтобы Димитрий отправился на тот свет: чем раньше, тем лучше и спокойнее для Бориса Годунова.
