— И впрямь темнеет, — отозвался Турин. — Пусть оставит нам какой-нибудь залог. Отдашь нам на хранение свой мешок вместе с поклажей, Мим?
Гном в превеликом смятении вновь рухнул на колени.
— Кабы Мим не собирался возвращаться, так уж верно, и не вернулся бы ради старого мешка с кореньями, — промолвил он. — Я приду. Пустите меня!
— Не пущу, — отозвался Турин. — Ежели не желаешь ты расставаться с мешком, значит, останешься с ним вместе. Проведешь ночь под пологом ветвей — так, может статься, и нам посочувствуешь в свой черед. — Но приметил он, равно и прочие, что Мим дорожит своей ношей куда больше, нежели можно было бы ожидать по виду мешка.
И повели изгои старого гнома в свой жалкий лагерь; по пути бормотал он что-то себе под нос на странном языке, хриплом от застарелой ненависти, но когда связали ему ноги, разом притих. Видели часовые: всю ночь просидел он молча и недвижно, как камень; лишь бессонный взгляд посверкивал во мраке, как озирался гном по сторонам.
Перед самым рассветом дождь перестал и в кронах зашелестел ветер. Утро выдалось ясным — вот уже много дней такого не видели; легкое дуновение с юга отворило небеса, светлые и ясные, навстречу встающему солнцу. А Мим все сидел, не двигаясь, точно мертвый; сейчас тяжелые веки его не размыкались, и в лучах зари отчетливо видно было, как сморщился он и усох от старости. Встал Турин и поглядел на него сверху вниз.
— Теперь света довольно, — промолвил он.
Мим открыл глаза и молча указал на свои путы, когда же развязали его, исступленно проговорил:
— Затвердите вот что, дурни! Не смейте связывать гнома! Гном этого не простит. Я не хочу умирать, но то, что вы сделали, распалило мне сердце. Я сожалею о своем обещании.
— А я — нет, — отозвался Турин. — Ты отведешь меня к своему дому. До тех пор о смерти разговора не будет. Такова моя воля. — И он твердо посмотрел на гнома, глаза в глаза, и Мим сдался; воистину мало кто мог выдержать взгляд Турина, непреклонный либо гневный. Очень скоро гном отворотился и встал.
— Ступай за мной, господин! — промолвил он.
— Хорошо! — кивнул Турин. — Теперь добавлю я к сказанному вот что: гордость твоя мне понятна. Может статься, ты и умрешь, но связывать тебя больше не станут.
— Не станут, — откликнулся Мим. — Но идем же!
И с этими словами он повел изгоев к тому месту, где его захватили в плен, и указал на запад. — Вон мой дом! — промолвил он. — Не раз и не два видели вы его, сдается мне, ибо высоко вознесся он. Шарбхунд называли его мы, пока эльфы не дали всему свои имена. — И увидели изгои, что указывает он на Амон Руд, Лысый холм: его безлесная вершина, словно часовой, несла стражу над обширными дикими пустошами.
