— И что теперь? — спросил Вася у Блюфштейна.
— Ничего, — улыбнулся рыжий Нема. — Сижу «в отказе».
— Без звания, без выслуги, без пенсии!.. — зло проговорил Казанцев. — Надо было академию кончать с красным дипломом?! О детях надо было думать! О жене…
— Не, Наум Гедальевич, тут вы ухо завалили, — сокрушенно сказал Аркадий.
— Надо было как-то потише обтяпать. Без рапорта, — сказал Митя.
— О! — воскликнул Ничипорук. — Чижик — и тот понимает! А Нема — нет! Нема идет напролом…
— И хлебалом об стенку! — добавил Казанцев. — Теперь все едут, а Нема сидит в Одессе! Он же скоро здесь станет уникальной фигурой! Как Дюк Ришелье!.. На него же будут билеты продавать! «Единственный еврей в Одессе! Спешите видеть!.. Инженер-майор запаса — Наум Блюфштейн!!!»
Рассмеялся только один Нема.
Марксен Иванович устало и сочувственно улыбнулся.
Вася печально обнял Блюфштейна.
Арон горестно покачал головой и выпил стакан водки.
— А шо стоило устроить его сюда?! — сказал Гриня. — Мы же с Лехой чуть не спились!
— Месяц киряли с нашими жлобами-начальниками! — подтвердил Леха. — Цистерну коньяку в них всадили!
— Ой, ну, хватит… Вы у меня уже вот где, — сказал Нема и ребром ладони провел по горлу.
— Теперь этот мудак говорит «хватит»! — возмутился Казанцев.
— Да… — разочарованно протянул Ничипорук. — Уж если еврей — дурак, то это… Туши свет! Непоправимо…
— А на что вы надеялись, Нема? — спросил Муравич.
— Честно говоря? На перестройку, — задумчиво ответил Блюфштейн. — Если, конечно, до этого не случится пара погромчиков, я думал, что дождусь закона о свободном выезде… Уж если берлинская стена рухнула, думал я…
Марксен Иванович посмотрел на Блюфштейна в упор, негромко, но твердо сказал:
— Падение берлинской стены, Нема, так же, как и крушение коммунистических режимов в Польше, Венгрии, Чехословакии, никакого отношения к нашей перестройке не имеют. Они произошли сами по себе. Мы просто не пытались остановить их силой, как не смогли прикончить Афганистан. Иначе это было бы сделано!
— А я думаю, мы не ввязались в их дела из гуманизма! Из нашей сегодняшней демократии, — возразил Митя.
— Да бросьте вы эти комсомольские благоглупости! — усмехнулся Муравич. — Какая демократия? Какой гуманизм?! О чем вы говорите? Где именье, где вода, а где Ромео, где Джульетта!..
— Извините, Марксен Иванович, и все-таки очень многое изменилось, — твердо сказал Леха Ничипорук.
Муравич с готовностью закивал головой:
— Конечно, конечно… Но люди хотят еще еды, одежды, жилья… Мы так устали от бесконечных очередей, от неустроенности быта, от произвола чиновников, от хамства сферы услуг, от боязни вечером выйти на улицу!.. Оглянитесь, братцы. Нам же никогда не было так трудно, как сейчас!.. Мы были бедными, а стали нищими. И никакого просвета! Только болтовня, болтовня и собачья грызня из-за власти…
