- Где записная книжка, Стефи? - спросил я, возвращаясь к res.
- При чём тут твои записные книжки? Мы говорим об Оутсе. Как думаешь, он действительно пришлёт мне повестку?
Я сказал, судя по прозрачным намекам Оутса, думаю, что пришлёт, и она исполнила нечто вроде moue: или не moue?: Я имею в виду, когда выпячиваешь губы, а затем быстро их втягиваешь.
- Боюсь, ты прав. Юстас Оутс раковая опухоль, вот кто он такой. Так и норовит наделать кучу гадостей. Ох, ну ладно. Дяде Уаткину опять придётся потрудиться.
- В каком смысле?
- Он будет меня судить и объявит приговор.
- Значит он всё ещё занимается делами, несмотря на то, что ушёл в отставку? - спросил я, поёживаясь при воспоминании о разговоре экс-крючкотвора с Родериком Споудом, когда они застукали меня с серебряной коровой в руках.
- Он ушёл в отставку только из полицейского суда на Бошер-стрит. Если судейство у человека в крови, эту дурь из него палками не выбьешь. Сейчас дядя Уаткин мировой судья и выносит приговоры у себя в кабинете. Мне уже не раз пришлось там побывать. Я ухаживаю за цветами, гуляю или просто отдыхаю в своей комнате с книгой, и в это время появляется дворецкий и говорит, что меня вызывают в библиотеку. А в библиотеке за столом сидит дядя Уаткин и с непреклонным видом слушает, как Оутс даёт показания.
Я представил себе нарисованную ею картину, и, по правде говоря, мне стало жаль Стефи. Вряд ли судебные процедуры могли скрасить жизнь молодой девушки в загородном доме.
- А заканчивается его правосудие одним и тем же: он обдирает меня как липку и не слушает ни одного моего слова. По-моему, дядя Уаткин разбирается в законах, как свинья в апельсинах. Он такой же судья, как я китайский император.
- Знаешь, у меня сложилось такое же впечатление, когда он учинил надо мной расправу в своём трибунале на Бошер-стрит.
- И хуже всего, дядюшка прекрасно знает размер моего пособия. В этом году он уже дважды обобрал меня до нитки по наущению Оутса; первый раз за превышение скорости в населённом пункте, а второй за то, что Бартоломью слегка цапнул, хотя на самом деле не цапнул, а слегка придавил зубами лодыжку Оутса.
Я сочувственно поцокал языком, но, честно признаться, я предпочёл бы перевести разговор на записную книжку Гусика. Впрочем, в данный момент об этом не могло быть и речи, потому что девушки в расстроенных чувствах терпеть не могут разговаривать на темы, не имеющие отношения к их несчастьям.
- Оутс распинался перед дядей Уаткином, словно из ноги у него выдрали фунт мяса. Наверняка сейчас он тоже наврёт с три короба. Полицейские преследования сидят у меня поперёк горла, Берти. Можно подумать, я живу в Пруссии. Ты ведь презираешь полисменов, Берти?
