Жеребцова улыбнулась, округляя локоть, распечатала конверт, показав из-под приподнявшегося рукава сильную, вырисованную четко руку.
— Как он? Давно ли виделись?
— Последний раз — полтора месяца назад. Поверьте, Рундале — место, достойное прихоти самого Бирона. Конечно, князь скучает, достойного общества не заменит ничто, и все же…
— Ну да, если бы его сослали в Лодэ, Динамюнде или на Камчатку, было бы хуже. Но вы тоже пострадали, к тому же по вашей вине?
— Только по своей, коли это вина. Я принял в городе моем брата вашего, как подобает принимать первого сановника империи, и поступил бы так же снова.
— Вы смелы. Так чем могу вам помочь?
— Государь ныне окружен людьми новыми, мне не через кого даже передать прошение о возвращении на службу.
— Иных невелика честь знать. Впрочем, в фаворе Ростопчин… но, коли речь о должности военной, он может и не помочь, с Аракчеевым они не всегда ладят.
— Этот капрал?
— Граф. Генерал-провиантмейстер, хозяин Петербурга, все и вся.
— Ольга Александровна, может быть…
— Постойте! Я поговорю с Шарлоттой Карловной, ведь она помнит вас?
— К графу Ливену и его супруге я всегда питал самое большое уважение, но довольно ли влияния воспитательницы дочерей государя?
— А будет не довольно, пойду к Безбородко. Это уже забота моя, вы наш, и я вам помогу.
— Я, право, не знаю, чем и отплатить за доброту вашу.
— Не стоит, Петр Алексеевич, я ведь еще и не сделала ничего. Но государь вернется только в июне, не ранее.
— Искусству ждать мне пришлось уже научиться.
— Ну, ненадолго ведь!
…Ко дню рождения императора. 20 сентября, Пален будет вновь принят на службу в должность генерал-лейтенанта. Как Ольга Александровна доказала Безбородко важность и неотложность такого решения, кто ведает. Впрочем, канцлер женщинам отказывал редко — слишком долго, безвестным канцеляристом, мечтал он видеть гордых светских дам со склоненными перед ним головами, чтобы не ценить этого теперь.
* * *
В Петербурге стояла нестерпимая, влажная жара, и Резанов прятал усмешку, бросая взгляд на глухие воротнички и толстенные манжеты иркутских гостей. Братья Яков и Петр Мыльниковы, Петр Дмитриевич Мичурин располагались по-хозяйски, оставляя стулья от стола поудобнее. Косился на них, пристраиваясь с угла, Иван Голиков. Сыну его, Николаю, поначалу и стула не нашлось, стал у окна, за спиной руками опершись о подоконник, но Резанов, приметив это, шепнул на ухо лакею — подать кресло. Место Голиковым указано, попытка сговориться с иркутскими дельцами за спиной Шелеховых наказана — вложили Иван Ларионович и Наталья Алексеевна в дело по двести тысяч, а пай будет у нее в три раза больше, с учетом компанейского имущества. У Шелеховой наличных больше и не было, а вот Голиков мог и вчетверо вложить, да не позволено: знай место! Ему быть на третьих ролях, ну, а вторые — Мыльниковым, за верное разумение общего интереса. Так сговорено; теперь купцы прочтут со вниманием подготовленные Николаем Петровичем бумаги, подпишут, выпьют по стопочке — и миллионное дело начато.
