— Государь, в такие дни грешно беспокоить вас просьбами. Но я смею, потому что иначе может случиться несправедливость.
— Как всегда, не для себя.
— Государь!
— Да, Катя. Прости.
— Средь благостных перемен, вами намеченных, есть одна, могущая принести не только добро. Отменить орден Святого Георгия…
— Введенный в прошлое царствование, чтобы отмечать заслуги бряцающих оружием! Двух недель не прошло, как я говорил с Костюшко и Потоцким, видел их раны. Или вы тоже полагаете, что с поляками поступлено справедливо? Может быть, я искупил вину своего государства, дав свободу тем, у кого она была неправедно отнята? Костюшко, Немцевич, Потоцкий в том лишь виновны были, что любили Родину и не хотели ее видеть разорванной на части. А скоро ли сыщутся соратники их по Сибири? А что мы скажем семьям погибших — о раскаянии? Но кто поверит в раскаяние, покуда гордятся нагрудными крестами те, кто предал огню Варшаву?!
— Государь, но ведь это — солдатская награда. Не генералы, не советчики, толкнувшие Россию на несправедливость, носят Георгиевский знак. Орден — единственное утешение проливавших кровь, увечных. Для них это — слава. Научите их думать иначе, а потом лишайте того, что теперь — вся их гордость!
Павел хмуро, набычась, посмотрел мимо нее, прикрыл глаза:
— Пусть будет по-вашему, Екатерина Ивановна. Я знаю, сейчас вы повторяете слова Плещеева; но вы не можете лгать, и я верю.
…4 декабря император принял попавшего в опалу по делу Новикова Ивана Владимировича Лопухина, и здесь же, во время аудиенции, подписал назначение его действительным статским советником, секретарем. На следующий день должны были состояться похороны Петра III, гроб которого третий день стоял в Зимнем, рядом с гробом той, которая отняла у него все, даже место среди праха государей России. Но в этот день, утром, к Павлу в кабинет провели мастера Коловиона.
Николай Иванович дома провел только три дня: остальное заняла дорога. Из Петербурга в Москву — и обратная. Он знал, что издан указ о возвращении из Илимска Радищева, что уехал уже за границу Костюшко. Плещеев показывал черновики актов о возвращении прав самоуправления польским губерниям, Курляндии и Лифляндии. Как великий секрет, показывал и проект манифеста об ограничении барщины. Решено было — впервые, сколь стоит Русь — что крестьяне Ϯ±πдут присягать государю как граждане, чего ранее, наравне с рабочим скотом, были лишены. И это было более чем помыслить возможно в предшествующее царствование, но мастер Коловион оставался настороженным. Речи не заходило о том, с чего начинался екатерининский век: созыве представительного собрания.
