* * *
Почти три недели в галерее Зимнего, на возвышении подготовленной специально ротонды, высился гроб с телом императрицы. Приходившим стоять здесь в молчании придворным казалось, в часы бдения на тянущем по полу сквозняке, что екатерининский век еще не кончился. Сияла позолотой ротонда, шуршало у дверей пламя свечей, думалось о возвышенном. И приходившие не спрашивали себя или друг друга, почему Павел не назначает дня похорон.
А он утром 25 ноября, отменив обычную верховую прогулку по городу, с женой и сыновьями, на каретах, обтянутых черной лентой, въехал в Невский монастырь. Двери церкви затворились за императорской семьей; быстро прошел от алтаря, широко махая кадилом, дьяк, и, выступив с обеих сторон, стали по бокам государя четверо в сияющих ризах. Меж них, не оборачиваясь, пошел Павел к постаменту, на котором установлен был продолговатый, бурый, со следами плесени, ящик. Не доходя пяти шагов, протянул руку направо, принял от протоиерея корону и, подняв глаза к безудержной, летящей росписи купола, надел, дрогнув от прикосновения холодного металла к вискам. Осторожно, чтобы не наступить на ниспадающее с постамента складками, стелющееся по полу кружевное полотно, подошел, потянулся к высоко стоящему гробу, отодвинул край савана. Медленно, обеими руками, снял с себя корону и возложил на подернутый серой плесенью череп.
Звонко в пустой церкви сглотнул Александр, вырвался вздох у императрицы. Павел не обернулся; с утра было пасмурно, и в мозаичное окошко перед ним падал неяркий, рассеянный свет. Тускло блестели ризы ставших по углам гроба иеромонахов, звенела тишина, такая тонкая, что слышен был скрип графита пристроившегося за колонной, в приделе, Николая Анселина, торопливо набрасывавшего эскизы.
Вернувшись в Зимний. Павел перед разводом зашел к себе. По напряженной позе караульного понял, что в кабинете кто-то ждет из своих, и вошел бесшумно, оглядевшись по-рысьи.
Нелидова обернулась живо — не на звук шагов, на дыхание — шагнула навстречу, взяла его руки в свои.
— Государь! Мне казалось, я видела карету за углом Миллионной, задолго до того, как услышала… словно была вместе с вами.
— От него совсем ничего не осталось, Катя. Кости, которые могли бы принадлежать кому угодно, тряпка, железо ржавое… Гроб новый не сделали еще.
— Не печальтесь об этом. Время теперь ваше. Главное — что решено, душа его успокоилась уже.
— Мне тоже думается так, но дело надо довести до конца. Не только ради моего отца или нас, а затем, чтобы люди не думали, будто можно попирать истину и за это не будет воздаяния. Я доведу до конца все, им начатое; и лежать он будет, где должно.
