Брови ее, сведенные тревожно, дрогнули, смуглые щеки порозовели.
— Я не звал вас, ибо должен был прийти сам, но думал о вас всякую минуту и счастлив был видеть брата вашего подле себя…
— Право, он сделал слишком быструю карьеру. Вы добры сверх меры, но…
— Катя, вы нужны мне! Ссора была не меж нами, мы оба в ссоре были со всем, что вокруг. Неделю назад, просыпаясь, я не знал, где встречу следующее утро, дома, если это можно звать домом, или в Лодэ. А вы…
— Господи, да если бы я в самом деле нужна была! Но вы обманываете себя. У вас не было ничего, теперь — все. Зачем я?
— Вы нужны мне, с вами приходит добро, с вами я лучше, чем наедине с собой. Я не говорю других слов, ибо не смею, но вы умны и добры, вы поймете.
— Боже мой, как это жестоко!
— Катя, если бы я мог, я дал вам выбор.
— Знаю.
— Итак?
— В Зимний я не перееду.
— Не хотел говорить теперь, но — Зимний не надолго. Баженов начал чертеж, у нас будет дом.
— Быть может. Во всяком случае, пока я поживу здесь.
— Хорошо.
— И… еще одно. Бога ради, щадите мою… не скромность, мне смешно было бы о ней говорить, но… будьте милосердны!
Павел склонился молча к ее руке.
* * *
Наталья Алексеевна Шелехова приехала в Петербург в начале декабря, прямо из Иркутска, но успела дорогой через своих людей получить весть о московском сговоре между Голиковым и Мыльниковыми. Зятя застала дома и, не проходя в отведенную ей комнату, чтобы переодеться и отдохнуть, в двух словах ответив на вопросы о дороге, сказала строго:
— Пойдем-ка к тебе в кабинет.
Николай Петрович, поведя плечами, учтиво растворил перед тещей дверь, пододвинул ей кресло. Сел напротив, закинул ногу на ногу, оправил полу мундира.
— Дела, сударь мой, такие, что чиниться нам с тобой некогда. Слышал ли о голиковских бессовестностях?
— Это меня не минуло.
— Так, похоже, иное что минет. Без нас хотят промысел вести!
— Пустое, Наталья Алексеевна.
— Тебе, может быть, в Петербурге сидючи, и пустое. Поди, не знаешь, чго солонее, рыба-юкола или когда водой забортной окатит, полон рот наберешь. А мы с покойным Григорием Ивановичем зимовали на Кадьяке, мох от цинги жевали, мне не пустое, кому все достанется!
— У меня в мыслях того нет, чтобы промысел уступить.
— И то ладно.
— Наталья Алексеевна, вы, видно, с дороги устали, я велю кофе подать, а то и обедать сядем. Или отдохнете сначала?
— Ты не спроваживай меня!
— Ничуть. Просто о деле надо говорить спокойно, чувствованиям тут не место.
Шелехова откинулась в кресле, покривив губы.
