Миссис Меррик вернулась к раковине, подобрала осколки разбитой тарелки и бросила их в мусорное ведро.
— Разобьется тарелка — вы ее выбрасываете. А если разобьется судьба человеческая, единственное, что вы можете сделать, — это собрать осколки и попробовать соединить их тем или другим способом. Вернее сказать, Эвелин не сломалась. Она лишь… ну, в какой-то мере потеряла интерес ко всему. Она всегда была открытой и жизнерадостной девушкой, всегда смело выражала свои мысли и чувства. В тот вечер, когда она вернулась, она могла бы устроить сцену, и мне пришлось бы уговаривать ее выплакать хоть какую-то часть своего горя. Но она ушла в себя, была сдержанной.
* * *
— Эвелин, дорогая, ты пообедала?
— Кажется, да.
— Давай я подогрею тебе немного супа. И еще я приготовила рыбу с гарниром.
— Нет, спасибо.
— Эвелин, детка…
— Пожалуйста, не расстраивайся, мама. Мы должны составить план действий.
— План действий?
— Думаю, я добьюсь расторжения брака. Имею на это право, так как брак не был фактически реализован, кажется, так они это называют.
— По-моему, имеешь право.
— Завтра утром поговорю с адвокатом.
— Стоит ли так спешить? Отдохнула бы прежде.
— От чего отдохнуть? — спросила Эвелин с кислой улыбкой. — Нет. Чем скорей, тем лучше. Мне необходимо сбросить с себя фамилию Кларво. Я ее ненавижу.
— Эвелин. Дорогая моя Эвелин. Послушай меня.
— Я слушаю.
— Он не… обошелся с тобой грубо?
— Каким образом?
— Не подступал ли он к тебе с гнусными предложениями?
— Скорей я к нему подступала.
— Ну, слава Богу!
— За что?
— За то, что Дуглас не обошелся с тобой грубо.
— Ты рисуешь себе, — твердо сказала Эвелин, — совсем не ту картину. Если хочешь, я опишу тебе, как было дело.
— Только если ты сама этого хочешь, дорогая.
— Дело не в моих желаниях. Просто я не хочу, чтобы ты думала, будто я подверглась грубому физическому воздействию. — Пока Эвелин говорила, она терла безымянный палец левой руки, словно хотела стереть след обручального кольца. — Сначала ему сделалось плохо в самолете. Я подумала, это воздушная болезнь, но скоро поняла, что ему дурно от страха, от страха остаться наедине со мной и делать то, к чему он питал отвращение. Когда мы прибыли в гостиницу, я начала распаковывать чемоданы, а он пошел в бар. И просидел в баре всю ночь. Я ждала его, распустив волосы и надев шелковую ночную рубашку. Около шести утра двое посыльных притащили его и уложили в постель. Он храпел. Выглядел таким смешным и в то же время таким торжественным, как маленький мальчик. Как только он начал просыпаться, я подошла, заговорила с ним, погладила по голове. Он открыл глаза и увидел, что я склонилась над ним. И тогда он закричал каким-то животным криком, я такого никогда не слышала. Я все еще не понимала, в чем дело, думала, ему плохо с похмелья. — Рот ее сложился в презрительную и брезгливую гримасу. — Да, у него действительно было похмелье, только пирушка произошла много, много лет тому назад.
