— Те, кто говорят, что будущее предопределено и неизменно, ошибаются, к какой бы стороне они ни принадлежали. Ведь многие провидцы видят не один возможный путь, а несколько — откуда взяться какой-то Предопределенности?
— И какие же несколько путей открыты передо мной? Извини, госпожа Соловушка, что я все время завожу речь о себе: кто про что, а босой про сапоги.
— Давай сначала узнаем, что ты носишь в своей памяти. Возможно, это поможет прояснить положение.
— А если… — ему трудно было подбирать слова. — Если окажется, что я…
— Нет такого колдовства, которое не могла бы преодолеть добрая воля, — перебила его Лютиэн.
— Хорошо, если так, — больше не говоря ни слова, они убрали остатки трапезы, вымыли в ручье руки — и завершили свой «пир знакомства» двумя яблоками из котомки Лютиэн.
— Когда мы начнем? — спросил Берен.
— Сейчас, если ты не против.
— А много времени это займет?
— Я надеюсь управиться за несколько дней.
Берен запустил пальцы в волосы и растрепал их — впрочем, они и так были растрепаны.
— И как же ты будешь это делать?
— Я это уже делаю. Мы говорим с тобой, и я все больше узнаю о тебе. Но этого недостаточно. Необходимо осанвэ. Необходимо, чтобы ты открыл мне свой разум, свою память. Добровольно.
Берен на миг зажмурился, подняв лицо к солнцу.
— А если я не дам согласия? — спросил он.
— Мне будет намного труднее помочь тебе. Это все равно что перевязывать рану поверх одежды.
— А ты бы согласилась раздеться перед незнакомым мужчиной?
— Будь я ранена и нуждайся в перевязке — да. А человеческие приличия запрещают это? Неужели вы готовы умирать, чтобы не нарушать их?
— Нет, — Берен решительно выставил перед собой ладонь. — Но… Если бы ты была… хоть это и невозможно представить… нечиста и безобразна… настолько… что, может быть, предпочла бы умереть?
— Берен, мне не совсем понятен смысл твоего вопроса.
— Я боюсь оскорбить тебя, госпожа Соловушка. Даже против моей воли. А в моей голове хватает такого, что может тебя оскорбить. Мне страшно подумать о том, что ты можешь открыть во мне…
— Берен, — Лютиэн смотрела прямо ему в глаза, и он не отводил взгляда. — Уже за время нашего разговора я узнала достаточно такого, что меня потрясло. Я узнала, что обман и убийство могут нравиться тебе. Что ты боишься быть отверженным из-за своих душевных ран — а значит, в твоем народе такое не считается чем-то из ряда вон выходящим. Лекарь, который при виде гноящейся раны бежит от больного — скверный лекарь. Я надеюсь, что мне хватит милосердия.
