В том, что это в основном струнные и духовые инструменты, я разобрался, хотя многие из них видел в первый раз. Один весьма походил на шотландскую волынку. У нее были всего одна басовая труба длиной сантиметров семьдесят и сопелка, вдвое короче. Другой, незнакомый мне инструмент по внешнему виду напоминал обычный горн, с непонятной целью обмотанный красным шнуром с шелковыми кистями. Я внимательно изучил всю настенную коллекцию, а затем снова вернулся к ущербной волынке, возле которой расположился Ян Грим.
— Ты умеешь играть на этом? — поинтересовался я.
— Я не дудочник, — ответил он. — Немного могу, но только на традиционной волынке горцев. Попроси Мигеля: он играет на всем — и играет неплохо.
Потеряв интерес к игре, я тоже сел.
— Ну и что ты думаешь? — спросил Ян. Я еще раз оглядел комнату.
— Странно... все это, — сказал я.
Так мог сказать только дорсаец.
Без сомнения, не найдешь в мире двух людей, совершенно одинаково содержащих свои служебные кабинеты, но если вы по неуловимым чертам безошибочно отличите в толпе дорсайца, так и по характеру кабинета определите, что его хозяин — дорсаец, и почти никогда не ошибетесь. С одного взгляда я, как, впрочем, и Ян, зайдя в комнату незнакомого офицера, могли догадаться, где он родился. И ключом к разгадке служил не тип мебели, а то, как она была расставлена. Только не думайте, что я излишне восхваляю проницательность нашего народа. Любой старый солдат, зайдя в кабинет другого старого солдата, скажет: «Вот кабинет ветерана». И в этом случае и в нашем гораздо легче ответить, чем объяснять, почему именно такой ответ будет правильным.
Итак, служебный кабинет Мигеля де Сандовала, безусловно, являлся обителью дорсайца и при этом значительно отличался от него.
— Он так развесил свои инструменты, словно это боевое оружие, — заметил я.
Ян молча кивнул. То, что очевидно, не обязательно подтверждать словами.
Если бы Мигель захотел нас убедить в своем решении никогда не брать в руки оружие, он бы клятвой на знамени не добился того, чего достиг простой демонстрацией стен своего кабинета.
— Мне кажется, это у него серьезно, — сказал я. — Не понимаю, что случилось?
— Это его личное дело, — ответил Ян.
— Да, разумеется, — согласился я. Но открытие это сильно задело меня, так как наконец я понял, что происходит с моим юным другом. Всепоглощающая боль терзала Мигеля, и нельзя было пройти мимо и не разделить эту боль — боль человека, которого ты знал с детства.
