– Не надо так говорить.
– Ради бога, не возражайте, пусть даже я не права. Я знаю, мне следовало бы благодарить небеса за то, что почти восемнадцать лет я была красавицей. Но, признаюсь вам, я не могу. Говорят, у слепых от рождения характер лучше, чем у потерявших зрение в сознательном возрасте. Мне это понятно: я предпочла бы не знать, чего лишилась.
– Хэзел…
– Не надо, я сама понимаю, что несправедлива. И прекрасно сознаю, как мне повезло: я попала в дом, словно специально для меня созданный, без зеркал, вообще без единой отражающей поверхности. Вы обратили внимание, на какой высоте здесь окна? Даже если захочешь, не увидишь себя ни в одном стекле. Этот дом, наверное, построил сумасшедший: какой смысл жить у моря, если его не видно из окон? Капитан не знает, кто был этот архитектор. Ему здесь понравилось именно потому, что он терпеть не может море.
– В таком случае ему следовало бы поселиться где-нибудь в Юрских горах.
– То же самое сказала ему я. А он ответил, что его ненависть к морю сродни любви: «Ни с тобой, ни без тебя».
Медсестра едва не спросила: «И в чем же причина этой ненависти?» В последнюю секунду она вспомнила про уговор.
– Если бы только зеркала! Если бы только окна! Мне не дают принять ванну, не замутив предварительно воду ароматическим маслом. Никакой полированной мебели, ни единого блестящего предмета. За столом я пью из матового стакана, ем ложкой и вилкой из неотшлифованного металла. Чай мне наливают уже с молоком. Впору было бы посмеяться над такой мелочной предупредительностью, если бы только все это не напоминало о том, до какой степени я безобразна. В вашей практике вам не приходилось слышать о подобных случаях? О ком-то настолько уродливом, что его нужно было оберегать от собственного отражения?
И Хэзел расхохоталась как безумная. Медсестра сделала ей укол сильного успокоительного, после чего девушка уснула. Франсуаза укрыла ее одеялом и ушла.
Когда она уже собиралась незаметно покинуть дом, ее окликнул Капитан:
– Вы уходите, не попрощавшись со мной, мадемуазель?
– Не хотела вас беспокоить.
– Я провожу вас до пристани.
По дороге он спросил, как чувствует себя больная.
– Температура немного упала, но состояние по-прежнему критическое.
– Вы ведь будете приезжать каждый день, правда?
– Конечно.
– Вы должны ее вылечить, понимаете? Во что бы то ни стало.
Франсуаза Шавень вернулась в Нё с таким лицом, какого у нее никогда прежде не видели. Сторонний наблюдатель затруднился бы определить его выражение: в нем были и крайнее возбуждение, и раздумье, и радостное нетерпение, и оторопь.
