Золотая лихорадка похоронила все радужные надежды. Люди дичали на глазах и убивали друг друга, глазом не моргнув, порой в особо жестокой форме и в массовом количестве. А еще они обращали друг друга в рабство и морили рабов на приисках и плантациях, без которых тоже не обошлось – ведь старателей надо было чем-то кормить.
Люди гибли за металл, и сатана мог быть доволен.
Правда, рабы в конце концов восстали, но и тут все развивалось по классической схеме, известной еще со времен Древнего Египта. Рабы и поработители попросту поменялись местами, но от перемены мест слагаемых сумма, увы, не меняется.
Когда с горючим для машин в Москве стало совсем плохо, кремлевское правительство совершило отчаянную попытку увеличить производство синтетического топлива. Прямым следствием этого решения стал водочный бунт, который подкосил цивилизацию окончательно. На этот раз бунтовали те, кто держался дольше всех. Те, кому город был дороже фантастических урожаев на белой земле и золотых россыпей в горах Шамбалы.
Но чтобы город был дороже водки – это нонсенс.
Когда поджигали заводы и лаборатории, где делали травленый спирт для машин, погорели заодно и соседние жилые кварталы. Тушить их было некому. У пожарников тоже не хватало горючего.
И тогда Гарин сделал вывод: нужна нефть. Нужна как воздух и даже больше, потому что воздух и так есть, а нефти не осталось ни капли.
Будет нефть – будет и цивилизация.
А еще нужен разумный правитель, который ясно видит цель и ставит интересы цивилизации выше своих собственных.
Таким правителем Гарин без ложной скромности считал себя. И неспешно собирал силы, чтобы однажды вернуться в Москву на белом коне.
Подходящий белый конь у него уже был.
А главное – у него была разведка, которая докладывала президенту Экумены обо всем, что происходит в Москве и вокруг нее.
На этот раз она донесла, что вор в законе Варяг выехал из города, чтобы своими руками наказать мятежную Истру.
– Ну, пускай побалуется, – сказал на это Гарин.
Он уже знал, что на Истру подалась Жанна Аржанова, а это кое-что да значило.
Бог знает почему, но на этой чудной земле леса редко подходили вплотную к рекам и по берегам в обе стороны простиралась широкая луговая полоса. Луга по привычке называли «заливными», хотя их никогда не заливало, и на холмах по высокому берегу было то же самое, что и в низине на другой стороне.
Зато белая почва под луговыми травами истощалась меньше, чем под лесом, и речные поймы были излюбленным местом дачников.
