Затем, оглядев со всех сторон Жана-Мари, словно желая удостовериться, что тот достоин носить прославленную рапиру, сурово наказанную за один-единственный проступок, он проговорил торжественным тоном, от которого, казалось, могли бы расчувствоваться даже камни:
– Малыш, вручаю ее тебе!
И он поднял клинок над головой с тревогой ожидавшего решения молодого человека, будто желая посвятить того в рыцари.
– Черт возьми! – воскликнул гасконец. – Когда ты убьешь столько же мерзавцев, сколько ею уже уложено, ты сможешь бесстрашно идти в любую сторону, куда захочешь – на север, на юг, на восток или на запад, подобно Кокардасу-младшему! Едва ты выхватишь ее из ножен, как твои противники содрогнутся… Берришон! С этой шпагой ты должен стать храбрецом!
Было что-то трогательное и одновременно комичное в пылкой речи Кокардаса.
В средние века каждому клинку давали свое имя, отчего он становился лицом одушевленным – верным другом своего хозяина, с которым его теперь могла разлучить только смерть последнего. Самыми знаменитыми были Жуайез, Дюрандаль, Скарибер, Фламберж, Бзесард и От-Клез, принадлежавшие соответственно Карлу Великому, Роланду, Артуру, Брадимару, Рено и Оливье; имена эти сохранены для потомства на равных основаниях: меч всегда неотделим от героя.
Можно только сожалеть, что этот благородный обычай пришел в забвение: в наши дни шпага стала нумерованной вещью, занесенной в инвентарным список. Сверкающая сталь, которая колет, режет и рубит, уподобилась любому другому предмету воинской экипировки. Но то, что подходит для каски или для седла, не подобает оружию, способному отнять жизнь! Возможно, именно этими соображениями руководствовался Кокардас, давая имя своей рапире, – впрочем, скорее всего, он просто следовал старому обычаю, сохранившемуся в Гаскони.
Как бы то ни было, не могло быть на свете двух Петронилий, равно как и двух Кокардасов-младших – каждый был единственным и неповторимым в своем роде. Хотя Кокардас выказал во всем блеске величие духа, ему было явно тяжело расстаться навсегда со своей прославленной спутницей, и брат Паспуаль почувствовал, что пора прийти на помощь другу, утвердив его решимость.
– Тебе нелегко проститься с ней, – прошептал он. – Как мне это знакомо! Бывало, никак не могу утешиться, покидая подругу, но едва найду новую, моложе и свежее, как уже не помню о прежней. С тобой будет то же самое! Она провинилась!
– Только один раз! – вздохнул Кокардас.
