Как большинство женщин много грешивших в молодости, моя наперсница, постарев и избавившись от слабостей плоти, стала большой моралисткой. Однако подарки молодого графа смягчили ее требования к высокой нравственности, и она, когда было можно, оставляла нас с ним вдвоем. Расстроенный моим равнодушием Миша, лишь только за Маланьей Никитичной затворилась дверь, бросился к ногам и покрыл мои руки горячими поцелуями. Мне стало его жалко.
— Ну, что вы, Майкл, — этим именем на аглицкий лад, иногда, когда я была к нему особенно расположена, я ласково называла его, — полно вам, что это такое вы делаете с моими руками!
— Ах, любезная, Алевтина Сергеевна, — страстно прошептал он, обнимая мои колени, — я чувствую, что совсем вам равнодушен, и вы потеряли ко мне всякую симпатию!
Мне от его юношеской непосредственности стало чуть веселее, и я из благодарности потрепала его по голове. Однако он неправильно понял дружеский жест и, оставив в покое мои ноги, вскочил и заключил меня в объятия.
— Нет, что вы такое делаете! — тихо, чтобы не услышали в соседней комнате, воскликнула я, но он уже припал к моим губам и окончательно, заглушил звуки моего протестующего голоса.
То, что он со мной делал и как прижимал к себе, было мне неприятно, но не с физической, а с моральной стороны. Я любила мужа, и даже такая малость, как невинный поцелуй казался мне изменой.
— Ах, Майкл, оставьте, вы разве забыли, что я замужняя дама?! — воскликнула я, когда у него кончилось дыхание, и он на мгновение отпустил мой губы. — Тем более что вы совсем не умеете целоваться!
Миша обиделся и, отпустив меня, самолюбиво воскликнул:
— Так научите меня, если вы такая мастерица!
— Нет, это никак невозможно, — благоразумно отклонила я его просьбу. — Если я научу вас правильно целоваться, вы непременно захотите еще чему-нибудь научиться!
— Клянусь вам, Алевтина Сергеевна, только поцелуй и ничего больше! — умоляюще попросил он. — Стыдно в семнадцать лет не уметь целоваться!
Конечно, строгие блюстители морали меня осудят. Я и сама себя порой осуждаю за излишнее легкомыслие. Но после бессонной ночи мне было так тоскливо, что невольно захотелось внести хоть что-то приятное в свое муторное заключение и отвлечься от неизвестного будущего! Конечно, я могла его прогнать, но тогда пришлось бы остаться один на один с тоской. А Воронцов был так мил, что невольно вызывал к себя сочувствие.
— Ну ладно, — против своей воли, согласилась я. — Но, помните, что вы мне обещали. И осторожнее с моим платьем, муслин очень тонок, не нужно его так мять и теребить.
