- Что ты имеешь в виду? - Он смотрел на нее, совершенно забыв про остывающий горячий сэндвич с мясом. - А какое отношение к этому имеет вся эта история с Солнцем?
- В этом-то все и дело, - сухо сказала она, вцепившись в край стола обеими руками, как будто ухватившись за Майлза и заставляя его остаться и выслушать ее. - Может быть, ты и прав, и это изменение в цвете Солнца никому не причинит вреда. Но оно напугало весь мир, всех людей! И ОНО абсолютно не удивило и не взволновало тебя. Понял ли ты меня, Майлз? Твоя беда в том, что когда случается нечто подобное и весь человеческий мир испуган до смерти, ты не реагируешь на это вообще!
Он пристально посмотрел на нее.
- Ты хочешь сказать, что я слишком увлечен своим делом? - спросил он. - Так?
- НЕТ! - яростно выкрикнула Мэри. - Тебя практически не интересует чужая жизнь!
- Чужая жизнь? - повторил он. - Разумеется, нет! Все, на что способна чужая жизнь, - встать между мной и рисованием, а мне для работы необходимо экономить каждый грамм энергии, находящийся в моем распоряжении. Что в этом плохого?
- Ты знаешь, что плохо! - Мэри через стол наклонилась к нему. - Ты слишком силен, Майлз. Ты дошел до той точки, где ничто больше не может тебя напугать... и это неестественно. Ты однобок, как эта твоя переразвитая рука, и ничего с другой стороны... - Внезапно она начала молча плакать, слезы текли по лицу, а голос оставался низким, сухим и таким же холодным. - О! Я знаю, что говорю чудовищные вещи! - сказала она. - Я не хочу говорить это тебе, Майлз. Я не хочу! Но это правда. Как художник, ты - один огромный мускул. Но, с другой стороны, в тебе не осталось ничего человеческого. И ты все еще не удовлетворен. Ты пытаешься стать еще более однобоким, превратиться в бескровного, холодного наблюдателя! Только это не может произойти... не должно! Ты не можешь пойти по этому пути, не разрушив себя. Ты превратишься в машину, рисующую картины, и никогда не добьешься того, к чему стремишься, потому что в действительности твоей целью являются не сами картины. Люди! Вот так! Майлз...
Она прервалась, и ее слова эхом отозвались в тишине дальнего пустующего угла "Лаунжа". Когда они стихли, от стойки бара донесся звук неразборчивое бормотание телевизора. Майлз, не двигаясь, смотрел на Мэри. Наконец он нашел уместные в данный момент слова.
- И ради этого ты подняла меня и попросила встретиться здесь? спросил он.
- Да! - ответила Мэри.
Продолжая сидеть, он смотрел на нее. Тяжелое, острое чувство одиночества и боли резануло его по сердцу. Он думал, что хотя бы один человек во всей Вселенной понимает то, что он пытается сделать. Хоть один человек предвидит долгую дорогу и неясную цель, к которой он стремится все это время всеми силами, имеющимися в его распоряжении. Он надеялся, что Мэри понимает его. Сейчас стало очевидно, что нет. Она оказалась такой же слепой, как и остальные.
