– Ты готов?
– Так точно, – ответил Галуццо, который, это было видно, весь превратился в комок нервов и обливался потом. Монтальбано пожалел его, но не мог же он взять и сказать, что это представление, конечно с не вполне предсказуемым финалом, однако ж с бутафорией.
– Пошел! – скомандовал ему Монтальбано.
Будто подбрасываемый упругой пружиной, почти не касаясь земли, Галлуццо в три прыжка оказался у домика и распластался по стене слева от двери. Казалось, это не стоило ему усилий, однако комиссар видел его грудь: она тяжело поднималась и опускалась. Галлуццо перехватил поудобнее автомат и знаком сообщил комиссару, что готов ко второй части. Тогда Монтальбано посмотрел в сторону Джермана, который выглядел не просто спокойным, а просто-таки расслабившимся.
– Я пошел, – сказал он ему беззвучно по слогам и преувеличенно артикулируя.
– Я вас прикрою, – ответил Джермана таким же манером, указывая кивком головы на автомат, который держал в руках.
Первый прыжок комиссара годился если не для антологии [6], то как минимум для учебного пособия: точный посыл тела, достойный чемпиона по прыжкам в высоту, долгое зависание в воздухе, приземление чистое и красивое, на зависть танцовщику. Галлуццо и Джермана, которые стояли и глядели на него с разных позиций, в равной степени были удовлетворены выступлением своего начальника. Второй прыжок начался с еще более точного и мощного толчка, однако в полете что-то такое стряслось, отчего Монтальбано, державшийся поначалу абсолютно прямо, вдруг накренился, как Пизанская башня, а уж дальше пошел настоящий клоунский номер. Растопырив руки в поисках несуществующей зацепки, он со всего маху грохнулся на бок. Галлуццо инстинктивно подался к нему, чтоб подсобить, но вовремя остановился и снова прилепился к стене. Джермана тоже привскочил, потом опять пригнулся. Слава богу, что все было понарошке, подумал комиссар, а не то Тано мог бы сейчас посбивать их, как кегли. Выдавая самые ядреные ругательства из своего обширного запаса, Монтальбано на карачках принялся искать пистолет, который при падении выскользнул у него из руки. В конце концов он заприметил его меж кустиками «бешеных огурцов», и, как только просунул руку в их сплетение, все они разом выстрелили ему в лицо семенами. Комиссар с досадой осознал, что его разжаловали из киношного гангстера в киношного недотепу. Ни атлета, ни танцовщика изображать ему больше не хотелось, а потому те несколько метров, что отделяли его от домика, он одолел просто быстрым шагом, только самую малость пригнувшись.
