– Пустяки.
– Поймите меня. В этом магазине вся моя жизнь. Будучи вынужден…
– А, забудьте. Главное, как нам взломать проклятый шифр?
– О, это мне по силам… но потребуется время. Дайте мне парочку этих писем, и вечером я попытаю счастья. – Его слезящиеся глаза снова вернулись к странице, словно ему невыносимо было расставание с ней. – В войну это было моей работой, – сказал он загадочно. – Разгадывать шифры.
Тут мне пришло в голову, что, возможно, я судил о нем слишком предвзято, так же как он обо мне.
– Расскажите о себе, Вернон, – попросил я, наливая ему.
– Что вы имеете в виду?
– Ну, женаты ли вы, например?
Вернон нежно положил письмо на стол и вздохнул старчески и печально.
– Если не возражаете, Клод, я бы лучше…
– Мистер Вулдридж?
Мы оба оглянулись. В дверях стояла Кэролайн.
– Да?
– Могу я идти домой? Уже двадцать минут шестого.
– Господи, неужели так поздно? Конечно, бегите.
Но, вместо того чтобы бежать домой, Кэролайн привстала на цыпочки и заглядывала в уже полутемную комнату, явно умирая от желания узнать, чем мы тут занимаемся.
– Если будете хорошо вести себя, Кэролайн, – сказал я, – завтра утром все вам расскажем. А теперь бегите.
Когда она ушла, Вернон с задумчивым видом допил свое виски.
– Я, пожалуй, тоже пойду, Клод, если не возражаете. Староват я становлюсь для подобных волнений.
– А вас это взволновало, Вернон? Что-то я по вам этого не заметил.
– Люблю надевать маску, – ответил Вернон странным голосом. Затем улыбнулся довольно печально. – Я, видите ли, старая гвардия. Бывший рыцарь плаща и кинжала.
С этими словами он с трудом поднялся. Я отдал ему все письма за исключением тех, что напрямую касались Байрона, с которыми бы ни за что не расстался.
Вернон сосредоточенно упрятал бумаги во внутренний карман и раза три-четыре похлопал себя по пиджаку, чтобы убедиться, что они действительно там. Потом побрел к двери, двигаясь осторожней, чем всегда. Только когда он добрел до лестничной площадки и слегка покачнулся, словно голова у него закружилась, я понял, что Вернон пьян.
Когда он ушел, я снова перечитал письма, в которых говорилось о Байроне, и едва не вывихнул мозги, пытаясь понять, что скрывает шифр.
Обычная любовная связь Амелии и Гилберта не требовала подобной конспирации. Если англичанин оказался вовлеченным в хитросплетения итальянской политики того времени – как был вовлечен Байрон, – тогда для чего было писать об этом Амелии? Разве только само имя «Амелия» не означает нечто иное…
