— Уж годков тридцать Бог милует, — торопливо перекрестился хозяин. — Долго ужо.
— От, бред… российский, — рассмеялся монах. — И понимаю, что бардак и лень, и разозлиться не могу.
Тем временем холопы накрыли стол, принесли скамью.
— Садись, барин, — пригласил Антип, кинув рядом с тарелкой чистую сатиновую тряпицу.
— Отчего в дом не войдешь… э-э-э… — смотритель яма задумался, не зная как обратиться, но быстро вывернулся: — Гость дорогой?
— Взопреть в тепле боюсь, — монах уселся за стол. — Дорога еще дальняя. Кстати, холопы мои что заказали?
— Поросят молочных…
— От, засранцы, — покачал головой гость, придвигая к себе тарелку с красной копченой рыбой. — Совсем не берегут хозяйского кармана.
— Может, водочки яблочной или сливовой доставить для согрева? Али романеи?
— Нет, ни к чему это, — покачал головой монах. — А сбитеню еще принеси, понравился.
Подкрепившись, холопы перекинули седла на скакунов, шедших до яма налегке, один из отроков кинул низко поклонившемуся мужику пару монет, после чего гости дружно поднялись в седла и, сразу перейдя в галоп, вылетели за ворота, едва не своротив с дороги груженые длинными тюками сукна сани.
С каждой верстой движение на тракте становилось все более и более оживленным. Сани и редкие телеги ехали уже по три ряда в каждую сторону, однако то и дело случались заторы — особенно перед поворотами к стоящим по сторонам дымящим трубами деревням и каменным монастырям с хищно выглядывающими из бойниц пушечными стволами. Холопы все чаще брались за плети, расчищая путь — отгоняя в стороны мужицкие и купеческие повозки, грозно рыкая на медленно едущих всадников, отчаянно ругаясь со столь же наглыми ямщиками и нещадно стегая чужих лошадей.
Ямщики и возничие, привыкшие к подобному обхождению на московских дорогах, спорили, но дорогу уступали, крутя головами и пытаясь угадать, какого князя или боярина везут в столицу отроки. Однако скромный монах их внимания не привлекал, а потому они так и оставались позади в полном недоумении.
В самой Москве стало неожиданно легко — въехавшие в ворота повозки распределились по многочисленным улицам с куда менее оживленным движением. Правда, привыкшие к кристальному воздуху дубовых и кленовых рощ по берегам Осетра холопы, да и их хозяин один за другим стали заходиться в кашле. В воздухе постоянно висел запах гари — дымы поднимались из тысяч и тысяч труб, повисая над городом, оседая вниз. Снег московских улиц и не подозревал, что где-то в иных местах он бывал белым. Многочисленные ноги москвичей и их скота давно перемешали его в однородную массу с черной сажей, коровьими лепешками, лошадиными катышами и прочими прелестями живущей в «экологически чистом мире» цивилизации. В результате снег приобрел не только цвет гнилой древесины, но и столь ядовитый запах, что монах, зажав нос, выдохнул свою сокровенную мечту:
