Янтарно-бежевые блики сменяются багровыми… Тысячи убитых в цветных восточных одеждах грудами лежат на ступенях мусульманского храма, пронзенные стрелами, с рассеченными или разбитыми о камень головами. Реки крови струятся по улицам древнего города, доходя до колен разгоряченным битвой всадникам в рыцарских доспехах, а то и по уздечку их коней. Кучи отрубленных голов, рук, ног; лошади мчатся по трупам между домами, пожираемыми пламенем… Один из всадников, молодой рыцарь, соскочив с коня и сорвав с головы шлем, отчаянно пробивается в глубь минарета, распахивает узорные двери и останавливается, ошеломленный: невиданные сокровища открываются его взору — целые груды драгоценных камней, лежащие среди гниющих тел в простирающемся по всему полу коричнево-багровом море крови….
Свет снова приобретает песчаный оттенок. Плотный строй рыцарей с багровыми крестами на белоснежных плащах и в глубоких шлемах, покрытых легкими темными вуалями, развивающимися на ветру, ощетинившись копьями, в едином порыве бросается на беспорядочно скачущих на маленьких лошадках темнокожих всадников в чалмах. Вихри песка летят из-под копыт лошадей. Слышатся крики: «Монжуа! Мон-жуа!» — и яростный звон скрестившихся мечей.
И снова горы, ущелья, скалы, скудная пожухлая трава на обугленных склонах… Ежевиковое небо с медным шаром луны над массивными башнями замка. Высокий длинный зал в три пролета с коробковыми сводами и двумя рядами тонких стрельчатых колонн… «Tous les poetes et troubadoures…» — снова прозвенели уже знакомые слова, уносимые быстрым эхом под своды зала. Тонкая золотоволосая женщина в темных монашеских одеждах поднесла факел к стене, и пляшущие языки пламени высветили изображение рыцаря в кольчуге и белом плаще с красным крестом, пронзающего копьем врага. Нагнувшись, она подняла лежащие у ее ног палитру и кисть. Затем, укрепив факел на стене, убрала мешающие смотреть волосы и несколькими мазками подправила картину.
«Tous les poetes et troubadoures…» Воздух в ризнице наполнился ароматами амбры и сантала. Женщина обернулась. Ее глаза, как две черных спелых сливы, поблескивающие изнутри синевой, взглянули прямо на Геласия. «Je veux chanter une fois encore les grandes yeux d'Alinor…» — пропел таинственный менестрель, и эхо, подхватив, завертело, унося все дальше и дальше его слова. «Алинор, Алинор…» — закружилось по комнате…
— Враг поразить возжаждал истинную и святую веру нашу! — раздался гневный голос владыки Варлаама. — Гонят тебя, моя вера! Гонят, моя надежда! Терпи, вера, терпи! Мужайся, надежда! Яко есть наша брань к крови и плоти и к держателю тьмы мира сего, к духам злобы поднебесной! Изыди, диавол! — Прижимая к груди Евангелие, настоятель снял со стены большой серебряный шестиконечный крест, хранящийся в ризнице, и, высоко воздев его, шагнул к ларцу. Украшенная иконами и бисером митра упала с его головы, длинные седые волосы в беспорядке рассыпались по плечам.
