Зализа стоял, опершись локтями на борт и слушал — слушал внимательно, не отмахивался. Однако и решения своего вслух не произносил. Как назло, погода стояла ясная, спокойная. В такую погоду на ровной, отблескивающей лунным светом поверхности озера корабли видно ой, как далеко! А ливонцы, хоть и схизматики, но не дураки, и засеку с малым отрядом непременно должны выставить.
Опричник отступил к мачте, сграбастал за ворот Прослава:
— Повтори, что про засеки сказывал?
— Промеж Кодавером и Пярсикиви болото лежит. Потому стража и там, и там, возле топи. А далее токмо перед Ранной. За ней опять топи начинаются.
— И более нигде?
— На монастырской колокольне. Но с нее озера за топью не видать, холм там крутой. Потому и засеку у берега поставили.
Зализа отпустил проводника и, ощущая на спине холодок ужаса, принялся неторопливо расстегивать крючки юшмана. Этот острый холодок с бегающими по спине мурашками он испытывал каждый раз, заранее готовясь к сече, или мчась в атаку на рыхлые татарские орды — и именно этот холодок, смешиваясь с решимостью пройти свой путь до конца и вызывал у него то щемящее чувство восторга, которое заставляет воина искать для себя схватки, вступать в бой, из которого обязательно выйдешь победителем: потому, что русских воинов хранит Бог, и они могут погибнуть, но проиграть — никогда!
— Смотри, Прослав, — предупредил он смерда. — От слова твоего ноне жизнь твоя зависит. Не ошибись.
— Почто доспех снимаешь, Семен Прокофьевич? — удивился купец.
— Звенит он, Илья Анисимович. Ночью, почитай, за версту услышать можно, — опричник перевел взгляд на Росина. — Со мной пойдешь, Константин Алексеевич. И ты, боярин Малохин.
Костя хмуро кивнул. Лично он никакого восторга от схваток не испытывал, и сражаться не любил. И каждый пораженный в бою враг вызывал в нем чувство вины за отнятую жизнь. Но он прекрасно понимал, что без этой тяжкой работы русской земле не обойтись, а потому выполнял ее честно, не отлынивал и за спины одноклубников не прятался.
— Вот черт, доспех заранее надеть поленился, — Сережа, видимо, радости от предстоящей вылазки тоже не предвкушал. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, почему опричник выбрал именно их: оба стояли на палубе судна в одних стеганных куртках, без железа. — Мушкетон брать?
— Нет, бояре, — покачал головой Зализа. — Начнем тихо.
Он протянул свою броню, превратившуюся в бесформенную груду железа, старшему Батову и перегнулся через борт:
