Во время наших поисков было высказано немало совершенно диких предположений, которые должны были бы объяснить его исчезновение или хотя бы интроверсию: успех змеиной науки, граничащий с волшебством; командование Пауков само заблокировало Станции, возможно, в качестве реакции на утрату Экспресс-комнаты, причем проделало это в такой спешке, что даже не успело предупредить нас; это дело рук Поздних Космиков, таинственных гипотетических существ, которые, как полагают, успешно сопротивляются распространению Войны Перемен в будущее примерно за эпоху Севенси – если только Поздние Космики сами не являются одной из воюющих сторон.
Но вот к чему вели эти наши предположения: один из нас безусловно является подозреваемым в том, что он либо шпион Змей, либо агент политической полиции Пауков, либо – в чем можно быть уверенным после того, что выкинул Брюс? – член секретного Комитета общественной безопасности Меняющихся Миров, либо участник революционного антипаучьего подполья, или же это заговор непосредственно против нас. И с тех пор, как украли Хранитель, никто и словом не обмолвился о трещине, которая пролегла между сторонниками Эриха и Брюса.
Можно было бы подумать, что это проявление прекрасной групповой солидарности, когда все различия во мнениях отступают перед лицом опасности, но что касается меня, я-то знала, что это не так.
Кому так сильно захотелось сбежать, что он интровертировал Станцию, отрезав все возможные контакты с космосом в обоих направлениях, рискуя при этом вообще никогда не вернуться в космос?
Отвлекаясь от того, что произошло с тех пор, как появился Брюс и все перебаламутил, мне казалось, что самый серьезный мотив был у Дока. Он знал, что Сид не будет покрывать его до скончания века, и что у Пауков наказания за уклонение от выполнения долга покруче, чем просто «взвод, залпом – пли!», как нам напомнил Эрих. Однако Док неподвижно валялся на полу перед стойкой бара с того времени, как Брюс вспрыгнул на нее, хотя я, конечно, не могу сказать, что я все время за ним следила.
Бур? Бур сказал, что он устал от Станции, и сказал это тогда, когда его голос шел в зачет, так что вряд ли он стал бы закрывать себя на Станции, быть может, навсегда, не говоря уже о том, чтобы закрыть там же Брюса с девчонкой, к которой он испытывал нежные чувства.
Сид любит реальность, неважно, меняется она или нет, все до последней пылинки, а особенно он любит людей – больше, чем кто-либо из тех, кого я знала. Это большой ребенок с широко открытыми глазами, который норовит схватить все, что попадается ему под руки и засунуть в рот – трудно представить себе, что он вдруг решил отрезать себя от космоса.
