— Опять дети балуются, — объяснил он.
В это время из коридора в приемную вошел полный мужчина в возрасте — хоть один без автомата. Правда, с пистолетом в кобуре. Он производил впечатление очень усталого человека.
— Кто это? — устало спросил он автоматчика, кивнув головой в нашу сторону.
Автоматчик вскочил:
— Это к вам, Николай Гаврилович.
Тот внимательно посмотрел на нас, потом на военного.
— Я сам вижу, что ко мне. Ладно, проходите, — обратился он к нам. И устало последовал за нами.
В кабинете я представился:
— Я от Турецкого, Александра Борисовича, — и коротко объяснил ему ситуацию.
— И как там Турецкий? — несколько равнодушно поинтересовался Перелейко, выслушав мою историю. — Все борется за справедливость?
— В общем, да, — пожал плечами я.
— Ну что ж, чем смогу, тем помогу, — вздохнул Перелейко. — Правда, не так уж много я могу. Я так понимаю, вы сейчас в Чернокозово? Документы доставать?
Я кивнул.
— Поосторожнее там в дороге. Неспокойно, знаете ли…
— Можно подумать, здесь спокойно, — усмехнулся я невесело.
И словно в подтверждение моих слов со стороны улицы вновь раздался взрыв. От взрывной волны колыхнуло запертую дверь. Сила удара была такова, что будь на окнах, забранных решетками, целы стекла, они непременно бы вылетели. Но очевидно, что это случилось гораздо раньше.
Полевой командир Мамед Бараев был интеллигентным человеком. Одно время он жил в Москве постоянно, это было не так уж и давно, но сколько в его жизни с тех пор изменилось… В Москву он приехал тогда учиться, поступил в МГУ на философский факультет. Не сам, конечно, поступил, а с помощью влиятельного дяди Гасана, в ту пору работавшего в министерстве. Дядя принял племянника у себя в шикарной квартире, подумал и определил:
— Нечего тебе самому толкаться, в хороший вуз ты все равно сам не поступишь, чего время терять… А плохой нам не нужен. У меня есть знакомые в деканате философского факультета МГУ, так что быть тебе философом.
— Зачем — философом? Профессия больно какая-то…
— Балда, — ласково сказал дядя, отхлебывая коньячок из стакана, — это ж кузница партийных кадров… Есть еще истфак, но знакомые у меня только тут. Так что не привередничай. Ты себе представляешь, какую ты потом карьеру можешь сделать, при живом дяде?
Это были восьмидесятые годы. Так и случилось, что имел в результате Мамед Бараев диплом философа… Где теперь вся эта философия? Что от нее осталось? Все жизнь вытеснила. У жизни своя философия. Тем не менее в душе сохранилось теплое чувство к Москве — что-то вроде легкой ностальгии по студенческим годам.
