— Пошла старуха по этапу.
— Покушала светящихся грибочков старая карга! Теперь будет рубать урановую руду в заполярном карьере!
— Да нет, если такие важные карты были, то будет в одиночке пожизненно сидеть, — рассудил Баклан. — Ей же недолго мучиться. Год-полтора… Помогут добрые военные врачи. Подсадят на наркотики. Скрасят пребывание и сократят срок. Одновременно.
— А солдат?
— Полковник сдержал слово. Отпустил его на десять суток домой. Только и он к нам больше не вернулся. Перевели его от греха подальше. То ли в Североморск, то ли на остров Врангеля. За особые заслуги, — закончил рассказ Аслан. — Многие мои однополчане хотели ему задницу прострелить. Жалко бабульку-то.
Больше рассказывать об армии не хотелось.
Потому что с каждым случаем он становился все ближе и ближе к главному событию не только своей срочной службы, но, может быть, и всей своей жизни. Личной… А она и так одна — с любой стороны только и есть, что личная.
Ведь там, будучи серым и незаметным солдатом, одним из сотен в общем строю, Аслан и встретил свою любовь. И она, вот что особенно удивительно, заметила его…
Армия, службу в которой он всегда считал тяжким проклятием, неожиданно стала для него источником счастья всей жизни.
Чтобы не расчувствоваться до слез, Аслан запретил себе вспоминать Лену. И то, как они впервые встретились в солдатской чайной. И как потом гуляли за мастерскими авточасти, скрываясь от патруля. Как Аслан помогал ей готовиться к экзамену по английскому языку. Часто бывал у них дома. Ее родители до поры до времени относились к нему с доверием. А он… Это получилось само собой. Да и не могло быть без этого.
— Мы же честно хотели расписаться, — шептал, засыпая в свою очередь на нарах, Аслан. — Это же они вдруг стали против…
…Не хотел будущий тесть офицерскую честь заместителя командира по тылу пошатнуть, чтоб его единственная дочь с простым солдатом расписывалась. Да еще чеченцем…
Дождались весеннего увольнения.
Помчался Аслан к родителям. И застал больного отца, совершенно беспомощную мать. Отец не писал сыну о ее болезни в армию, чтоб не волновать напрасно, как он объяснил. От внезапно обрушившейся неизлечимой болезни мать превратилась в совершенно неузнаваемого человека — этакая сморщенная старушка, лишь отдаленно похожая на ту красивую, полную женщину, которую Аслан привык видеть. Отец тоже тяжело болел, но пока держался.
Маму выписали из больницы. Она знала, что умирает.
— Я понимаю, сынок, как тебе больно и страшно видеть меня, — говорила она сквозь слезы. — Но ты не переживай. Женщины, которая родила тебя, больше нет. Раньше ты мог бы гордиться и любоваться своей матерью! А теперь от нее ничего не осталось. Только одно больное сердце, которое все еще по-прежнему любит тебя. Как и в первый день, когда ты только что появился… Я так боюсь умирать! Не боли боюсь, не смерти. Мне страшно оставлять вас одних. Отец очень страдает. Мы же всегда были рядом! Только один раз он попытался поехать в Дербент один, без меня и без тебя. Доехал до Махачкалы и тут же примчался обратно! Кричал, ревновал, ругался, чтобы скрыть свою привязанность к тебе, ко мне. Помнишь, мы потом вместе поехали к морю?
