Договорить Розен не успел. Риневич ударил его холодно и расчетливо — кулаком с зажатым в нем ножом — прямо в переносицу. Розен захлебнулся собственными словами и слетел на пол так резко, словно из-под него выбили табуретку.
Зажав рукой сломанный нос, он попытался встать, но Риневич пнул его ногой под ребра. А затем еще раз — прямо под дых.
Нависнув над скрючившимся на полу Розеном, Риневич спросил, тяжело и хрипло дыша:
— Ну что, педик, хватит с тебя или хочешь еще?
Леня убрал руку от лица, повернулся к Риневичу, слизнул с губ кровь, выдавил из себя улыбку и спросил:
— Это все, на что ты способен?
— Мало, значит? — поднял бровь Риневич. — Ну что ж…
И он снова ударил его ногой. На этот раз удар пришелся в голову. Леня перевернулся лицом вниз и тихо застонал. «Прямо как шавка скулит», — презрительно подумал о нем Риневич. А вслух спросил:
— Еще? Или хватит?
Розен с видимым усилием приподнялся на локте и повернул разбитое лицо к Риневичу. И снова улыбнулся (зубы у него были красными от крови, да и сам рот казался зияющей раной):
— И это все? Я думал, ты способен на большее.
— Ну, сука!.. — зарычал Риневич и принялся яростно пинать ногами Розена — по туловищу, по голове, по ногам — куда придется.
Несмотря на клокочущую ярость, Риневич все же старался соизмерять силу ударов. Леня лежал на полу, собравшись в комок, прижав ноги к груди и уткнувшись лицом в пол. Он даже не пробовал защититься. При каждом ударе он лишь вздрагивал и тихонько стонал, чем приводил Риневича в еще большую ярость.
Наконец, Риневич устал. Злоба его постепенно сошла на нет и уступила место здравому смыслу. А здравый смысл говорил, что за это избиение ему теперь придется ответить.
— Эй! — окликнул Риневич окровавленного педика. — Эй, ты там живой?
Плечи Лени приподнялись и снова опустились, но он продолжал лежать на полу лицом вниз.
— Значит, живой, — удовлетворенно кивнул Риневич. — Это хорошо. Еще не хватало, чтобы ты откинул копыта.
Риневич взял с тумбочки ковшик, зачерпнул воды, подошел к Лене и вылил воду ему на голову. Худые плечи Розена съежились под холодной струей. Риневич снова зачерпнул воды и снова вылил ее Розену на голову.
— Вот так… — приговаривал он. — Теперь ты придешь в себя…
После третьего ковша Розен перевернулся на спину и поднял руку в слабом, протестующем жесте.
— Не надо… больше… — хрипло попросил он.
— Не надо так не надо, — пожал плечами Риневич и положил ковш на тумбочку. — Ну ты как? Оклемался?
